— Я буду молиться за вашу душу, мисс Брайтли. Но я благодарен вам. Вы дьявол в красивом обличье. Познав искушение, я доказал, что могу противиться ему, и это пойдет на пользу моей книге. Мне больше незачем оставаться в этом притоне. И я не надену подвязки! Ни для кого! Я уезжаю.
Гудкайнд повернулся и зашагал прочь, выражая всем своим видом праведное негодование. Однако, сделав несколько шагов, обернулся.
— Не забудьте купить мою книгу этой осенью, — добавил он. И двинулся дальше, направляясь к дому. — Подвязки… — донеслось до Синтии его бормотание.
Майлс спрыгнул с коня, собираясь передать поводья конюху, когда голос, раздавшийся за его спиной, заставил его обернуться.
— Мистер Редмонд!..
Это была Синтия. Он не был уверен, что рад ей, поскольку провел все утро, пытаясь изгнать ее из своих мыслей быстрой скачкой и тщательным планированием предстоящего путешествия.
К тому же в ее голосе было что-то зловещее.
Майлс внимательно посмотрел на нее.
Лицо Синтии порозовело от жары и продолжительной прогулки. Сдвинув на затылок шляпку, она пригладила влажные завитки, прилипшие к вискам. Судя по ее виду, она поставила себе целью разыскать его. «Интересно, зачем я ей понадобился?» — подумал Майлс с беспокойством.
— Добрый день, мисс Брайтли, — сказал он с легким поклоном; рядом крутились конюхи, ожидающие его указаний и всегда готовые подслушать, если представится такая возможность.
Синтия промолчала, и он спросил:
— Могу я быть чем-нибудь полезен?..
— Кажется, мистер Редмонд, я сказала мистеру Гудкайнду нечто такое, что чрезвычайно задело его.
— Вот как? — отозвался он с беззаботным видом. — А вы не могли бы поделиться со мной тем, что сказали мистеру Гудкайнду?
Последовала пауза.
— Нет, — буркнула наконец Синтия. — Не могу.
Майлс откашлялся.
— Что заставляет вас думать, что ему не понравились ваши слова?
Синтия стремительно шагнула к нему, остановившись так близко от него, что он мог бы сосчитать ее ресницы. Ее глаза сверкали, на щеках горели два красных пятна.
«Похоже, она не на шутку рассердилась», — промелькнуло у него.
— Мистер Гудкайнд велел упаковать чемоданы и отбыл в одном из ваших экипажей. Из-за того, что я ему сказала.
— Неужели? — произнес Майлс, пытаясь выиграть время. И махнул рукой конюхам, которые поспешно ретировались, чувствуя, что приближается гроза.
— Вы солгали, не так ли? Солгали насчет его грешков и о пристрастии к женской одежде?
— Ну… — Майлс представил себе оскорбленного Гудкайнда и не смог сдержать улыбки. Интересно, что именно она сказала? — Возможно, я… немного присочинил…
Он осекся, потому что Синтия выглядела потрясенной.
— Это нечестно, — прошептала она. — То, что вы сделали… Это не крикет!
— Крикет? — При чем здесь это? Он не мог понять ее настроения.
Синтия прерывисто выдохнула.
— Это не игра. — Ее голос дрогнул.
— Не игра? — Майлс издал короткий смешок. — Но ведь это так интерес…
Прежде чем он успел уклониться, она стукнула его кулаком в грудь.
— Это не игра для меня! Ясно?
— Но, Синтия…
— Да, не игра! — Она снова ударила его. Когда она попыталась сделать это в третий раз, он схватил ее за руки и крепко сжал их. С таким же успехом он мог бы удерживать дикого зверька. Она оказалась на удивление сильной для такого маленького создания.
— Вы… с вашими деньгами, с вашими проклятыми семейными традициями… Хорошо вам с Вайолет играть в романтику. В конечном итоге все у вас будет в порядке. Но у меня ничего этого нет. У меня нет никого. А вы позволили себе играть с моим будущим! Почему я не могу иметь того, что есть у Вайолет, того, что вы получили так легко? Почему? Вы проклятый… проклятый… сноб! — Она могла выбрать другое, более резкое слово из своего обширного, как догадывался Майлс, словаря. Тем не менее, он почувствовал себя уязвленным.
Синтия попыталась ударить его ногой. Он уклонился.
— Синтия, прошу вас, успокойтесь…
Она подняла на него яростный взгляд и попыталась высвободить руки. Хорошо еще, что она не кусалась. Пока.
— Я знаю, что вы думаете обо мне, Майлс. И у меня есть сердце. Просто я не могу позволить себе такую роскошь, как прислушиваться к нему. Неужели вы не понимаете? А вы… вы можете поступать, как пожелаете. В этом вся разница: я не могу прислушиваться к своему сердцу. А вы не желаете прислушиваться к своему.
Потрясенный, Майлс не знал, что сказать.
— Да, у меня есть сердце, — устало повторила Синтия, как будто кто-то это отрицал.
Она отвернулась — словно призналась в постыдной слабости. И сделала очередную попытку высвободиться.
Но Майлс не ослабил хватку; он крепко ее удерживал.
— Синтия, у вас есть хоть какие-то деньги? У вас есть место, куда вы поедете отсюда?
Она судорожно вздохнула, отказываясь смотреть на него.
Он слышал, что у нее нет ни семьи, ни денег. Но он всегда считал это фигурой речи, обозначающей невысокое общественное положение.
— Говорите же, — потребовал он.
— Через неделю я останусь без гроша. И мне некуда будет ехать, когда этот прием закончится. У меня никого нет.
А он преподнес ей котенка, а затем познал блаженство в ее объятиях. Он играл в романтику.
Она же была меркантильной, потому что пребывала в ужасе.
О Боже, какой же он осел!
— Мне он понравился, — пробормотала Синтия. — То есть Гудкайнд. Возможно, он напыщенный и нудный, но достаточно добрый и богатый. Мне кажется, что с ним… — Она покачала головой. — С ним я была бы в безопасности.
Майлс представил эту страстную и незаурядную женщину женой «достаточно доброго» мужчины. Неужели она закончит тем, что будет пробираться по темным коридорам на тайное свидание? Или, может быть, сбежит с цыганами?
Нет. Ей нужна безопасность, которой она никогда не знала. Она четко сказала ему, что будет верной.
Майлс нисколько не сомневался в ее искренности. В ней была некая твердость, внушавшая доверие.
Он еще крепче сжал ее запястья, словно опасался, что она ускользнет. Ее пальцы были сжаты в кулаки, а на щеках горел румянец.
— Расскажите мне, что случилось в Лондоне, — попросил он. — Что пошло не так?
Синтия тяжко вздохнула.
Он молча смотрел на нее.
— Наверное, я… очень скверная женщина, — сказала она неожиданно.
Это было весьма интригующее заявление.
