- Я повел себя как дурак. Как сопливый пацан.
- Не верю. Ты умный, - рассмеялась она. - Ну-ка
рассказывай.
- Да рассказывать-то особенно нечего. Я тут на днях с
твоим бывшим мужем виделся. Мы в одной комиссии кандидатский экзамен принимали.
- И ты дал ему в глаз? - поинтересовалась Катерина,
кладя в тарелку сметану. - Или в ухо?
- Хуже, - признался Славчиков. - Если бы я дал ему в
ухо, пострадал бы только Вадим. А так невинный пострадал. Точнее - невинная.
- А можно в деталях, а не намеками? Сметану разметай.
Владимир Иванович тщательно размешал сметану в супе,
попробовал, добавил соли. Суп показался ему слишком горячим, и он решил, что
вполне успеет поделиться с женой тем, что его мучает, пока блюдо немного
остынет.
- В общем, сдает экзамен одна дамочка из розыска, с
Петровки. Толковая такая, и опыт работы огромный, и головка светлая. Но
отвечает не по правилам, не так, как мы всю жизнь пишем в учебниках и
монографиях. У нее, понимаешь ли, собственное видение проблемы. И вот слушаю я
ее и понимаю, что она права. На самом деле права. И Вадим твой это понимает. Когда
оценки обсуждали, он настаивал на том, чтобы поставить ей "отлично",
говорил, что она гениальная и ее идеи произведут переворот в криминологии. А
мне будто шлея под хвост попала. Ну не могу заставить себя согласиться с ним,
признать, что он прав. Понимаешь, Катюша? Он для меня на всю оставшуюся жизнь
не прав, раз и навсегда.
Я считаю его дураком и подонком, и для меня признать, что он
хоть в чем-то прав, просто немыслимо. И я начал с ним спорить, доказывать, что
дамочка несла полный бред, и что с такими знаниями и представлениями ее нельзя
близко к науке подпускать, и все такое. Говорю - и самому противно. Но сделать
ничего с собой не могу.
И ведь аргументы какие-то нашел, будь я неладен, сумел
убедить председателя комиссии, что выше тройки нельзя этой дамочке ставить
оценку, а вообще-то я на двойке настаивал. Мерзавец я, да?
- Нет, - вздохнула жена, - ты просто ребенок. Сопливый
пацан. И что вы в результате ей поставили?
- "Удовлетворительно", моими молитвами. Слава
богу, оценки в ведомость сразу не проставили, а когда объявляли, та дамочка
собралась с мыслями, как-то так остроумно что-то сказала, а председатель
расхохотался и поставил "хорошо". Но у меня на душе эта история
камнем лежит. Получается, два мужика женщину не поделили, а страдает третья сторона.
Этой тетке надо было, конечно, "отлично" ставить. А я уперся как
осел, меня от одного вида твоего Вадима трясти начинает.
- Володюшка, - мягко сказала она, - Вадим давно уже не
мой. И ты меня от него не уводил. Ты меня подобрал, когда я валялась на дороге,
брошенная и никому, кроме Юльки, не нужная. Тебе давно следовало бы перестать
ненавидеть его.
- Не могу! - Владимир Иванович повысил голос. - Сам
знаю, что глупо, недостойно, но не могу. Он ведь не дворник и не слесарь, не
безграмотный обыватель, для которого любой сидящий за решеткой - закоренелый
преступник, Вадим - такой же профессор, как и я, доктор наук, он криминолог,
всю жизнь изучавший экономические преступления и людей, которые эти
преступления совершают. Уж он-то лучше кого бы то ни было должен знать, как
часто к ответственности привлекаются не настоящие расхитители и мошенники, а
стрелочники.
Он должен, обязан был понимать, что ты и оказалась таким
стрелочником, которого заставили подписать документы под угрозой увольнения, а
потом сдали. И он не имел права от тебя отказываться.
- Это было давно, до девяносто первого года, а Вадим,
если ты не забыл, был секретарем парторганизации кафедры, - напомнила Катерина.
- У него не было выхода. Либо отказаться от меня и немедленно развестись, либо
положить на стол партбилет и потерять должность.
Подполковник милиции и парторг кафедры не мог в те времена
иметь жену с судимостью. Я его понимала и не осуждала, и ты не должен его
ненавидеть.
- А я все равно ненавижу, - упрямо возразил он. - И
ничего не могу с собой поделать. Он подонок и трус.
- Хорошо, - миролюбиво согласилась жена, убирая свою
тарелку. - Ешь суп, пожалуйста, он совсем остыл.
Пусть Вадим подонок и трус. Но при чем тут эта женщина с
Петровки? Ей-то за что досталось?
- Так в том-то все и дело, что ей досталось за мою
ненависть к твоему бывшему. Вот это меня и гнетет.
Я сам себя не могу уважать из-за этого.
- Ешь, пожалуйста.
Он быстро съел суп и понял, что сыт и никакой еды больше не
хочет. Однако Катерина уже накладывала жаркое. Владимир Иванович открыл было
рот, чтобы отказаться от второго блюда, но остановил себя. Катя обидится, она
стояла у плиты, готовила, старалась… Как только он понял, что не любит ее и
никогда не любил по-настоящему, сразу стал испытывать чувство вины перед женой
и опасаться, не приведи господь, это свое отсутствие любви хоть в чем-нибудь
проявить.
Владимир Иванович с трудом впихивал в себя картошку с мясом,
стараясь не глядеть на жену. Катерина никак не комментировала его рассказ, и
было непонятно, осуждает она его или нет и что вообще думает по этому поводу.
- Катя, а может так случиться, что ты меня разлюбишь?
Катерина стояла у плиты и разливала в смешные фигурные
чашечки кисель, сваренный для мальчиков. Антошкина чашка - желтая с красным, в
форме толстого мышонка с куском сыра в коготках, Вовкина - синяя с белым,
изображающая из себя снеговика с ведром на голове и морковкой вместо носа.
- Конечно, - ответила она, не оборачиваясь. - Только не
за то, что ты ненавидишь Вадима. За что-нибудь другое.
- Например, за что? За глупость? За упрямство? -
допытывался он.
- За жлобство, Владимир Иванович.
- Кать, я серьезно.
Вошла Евгения Семеновна, забрала чашки с киселем и вазочку с
печеньем.
- А если серьезно, - Катерина снова присела за стол
напротив мужа, - то не имеет ровно никакого значения, люблю я тебя или нет, и
если люблю, то не разлюблю ли, и если разлюблю, то за что именно. Понимаешь,
Вовчик-первый? Ни-ка-ко-го, - повторила она по слогам.
- Не понимаю. Это что-то новенькое, - озадаченно
произнес Славчиков.
- Это действительно новенькое, - кивнула она. - Твой
сын придумал. Новая теория.
- Васька?!
- Он самый.
- И что же он такого придумал, господи ты боже мой? Что
за теория?
- Теория о том, что не имеет никакого значения, какую
жизнь мы проживаем и как, потому что жизнь - это всего лишь один эпизод в
длинной цепи разнообразных эпизодов. Если один эпизод не получился, ничего
страшного, следующий будет другим, намного лучше. Правда, Василий называет
жизнь не эпизодом, а приключением.
