- Где? В каком месте? - оживилась Лиза.
- Он не назвал. Сказал: там, где обычно. Ничего, мы его
от самого дома доведем, никуда он не денется.
- Славик, но мы за ним следили почти две недели, -
осторожно заметила она. - У него есть только одно место, которое тянет на
категорию "обычно". Это ресторан, где он обедает каждый четверг. Он и
вчера там был.
Больше ни одного места, которое он посещал бы регулярно, у
Богданова нет Что-то не сходится.
- Лизонька, мы наблюдали за ним всего две недели, а
что, если это самое "обычно" у него раз в месяц случается? И потом,
что ему мешает сегодня пойти в ресторан?
- Ничего, - вздохнула жена. - Почему-то все получается
совсем не так, как в книжках или в кино. Долго, нудно, скучно, ничего не
происходит…
- Погоди, - Слава снова жестом остановил ее, - там наш
мэтр со старухой разбирается.
- …да как же, Глебушка, я ведь обед приготовила… Ты же
вчера ходил в ресторан. Зачем же сегодня?
- Мне нужно, Глаша. И не спорь со мной - Так ведь
пропадет же все! И суп, и жаркое, я баранинки свежей на рынке взяла… Господи,
выливать, что ли, прикажешь? Ты бы с вечера упредил, что не станешь дома
обедать, я бы деньги на продукты не тратила, а то ведь требуешь, чтобы самое
дорогое, самое лучшее, самое свежее, а сам… Столько денег на ветер выбрасывать!
Не дело ты затеял, Глебушка - Не переживай, Глаша, я на ужин
все это съем. Ну что ты переполошилась, в самом деле?
- Так на ужин у меня другое сготовлено! Глебушка…
- Ну что еще? Подлей-ка мне кофейку… Спасибо.
- Глебушка, это из-за того борща? Да? Ты теперь не
хочешь дома обедать, потому что мне не доверяешь? Думаешь, я совсем старая
стала и суп не могу правильно сварить? Ты всю жизнь на обед суп ешь, я тебя так
с самого младенчества приучила, и ты теперь моими супами брезгуешь и на обед
будешь в рестораны ходить, да?
- Глаша, да побойся бога, что ты такое несешь? Просто у
меня изменились планы. Могут у меня планы измениться? Возникли непредвиденные
обстоятельства, у меня в ресторане деловой обед.
- Знаю я твои обеды, - в голосе женщины Слава уловил
слезы, - раньше всегда, если с кем надо встретиться, так к тебе приходили, и я
на всех готовила и подавала, а теперь вон чего выдумал: деловой обед в
ресторане. Нет уж, Глебушка, ты скажи прямо: не доверяешь мне? Думаешь, у меня
борщ прокис, так теперь все время так будет?
- Да успокойся ты, Глаша! Ну что ты из мухи слона
делаешь?
- А я тебе скажу, что не мог у меня борщ прокиснуть за
здорово живешь! Не мог!
- Ну хорошо, хорошо, не мог. И что из этого?
- А то из этого, что отравить тебя хотели! И ты
прекрасно знаешь, кто и почему. Я тебе еще в среду велела обратиться куда
следует, а ты меня не послушал!
- Глаша! Ну сколько можно…
- Сколько нужно, столько и можно! Ты на все глаза
закрываешь, ничего знать не хочешь, а люди-то не все такие добренькие, как ты
об них думаешь. Ты вот считаешь, что раз мне восемьдесят два года, так я уже и
в кухарки не гожусь, и вообще из ума выжила, потому у меня и суп порченый, и
мнительная я, и говорю глупости, ан нет! Нет, Глебушка! Мне восемьдесят два
года, поэтому я много чего знаю и понимаю, а чего не понимаю, так то чувствую.
Ненавидят они тебя, со свету сжить хотят, пока ты живой, не будет им покоя.
Убьют они тебя, Глебушка.
Отравить не получилось - что-нибудь другое придумают. Ты
поосторожней будь.
- Оставь меня, Глаша, - голос у Богданова усталый и
печальный. - И не смей втягивать меня в эти идиотские разговоры. Ты знаешь, как
я к этому отношусь. Принеси мне из кабинета папку, она на столе лежит, я над
рукописью поработаю. Хорошо тут у камина, тепло…
И не мешай мне.
- Не буду, Глебушка, не буду, работай спокойно.
А только, может, передумаешь насчет обеда-то? А? Оставайся
дома, пригласи своего гостя к нам, я хороший сервиз поставлю, приборы
серебряные положу, салфеточки накрахмаленные, хрусталь, стыдно не будет. А,
Глебушка?
- Глашенька, - теперь у Богданова голос был хоть и
усталый, но не такой печальный, в нем, зазвучали нежность и тепло, - я тебя
очень люблю. Ты единственный близкий человек, который у меня остался. Я тебя
знаю столько, сколько самого себя помню. Меньше всего на свете я хотел бы тебя
обидеть. И если я не обедаю сегодня дома, то только потому, что так нужно. Не
обижайся на меня, старушка моя дорогая. Иди ко мне, я тебя поцелую.
"Барин - он и есть барин", - с непонятно откуда
взявшимся раздражением подумал Слава Боровенко. Хочешь поцеловать старуху, так
оторви задницу от кресла, встань, подойди и поцелуй. А то "иди ко мне, я
тебя поцелую", как будто одолжение делает. Посиживает себе в мягком
креслице, ножки подагрические у камина греет, страницами шелестит, великого
мастера пера из себя изображает, а к старухе, несмотря на все ласковые слова,
относится как к прислуге. В каком-то интервью Богданов говорил, что Глафира
Митрофановна его с трех лет нянчила, то есть он вырос у нее на руках. Если так,
то Глеб Борисович должен к ней как к матери относиться, а не как к прислуге.
Слава подумал о своей матери. Да он пылинки с нее сдувать
готов! Всю жизнь мама рядом с ним, всегда готова прийти на помощь, приласкать,
утешить. Жаль, что нельзя рассказать ей о том, что происходило с ее внуком
Юриком и что происходит сейчас с ее сыном и невесткой, мама этого не переживет.
Как можно признаться ей, что он, Слава, давал огромную взятку, чтобы вытащить
Юрку из тюрьмы? Как сказать, что из-за этого он вынужден нанимать квартирного
вора, прослушивать квартиру известного писателя, следить за ним самим и его
соавторами? То, что он делает, предосудительно само по себе, но гораздо хуже
то, ради чего он это делает. Он ищет материалы, разоблачение преступников, и
вовсе не для того, чтобы восторжествовало правосудие, а для того, чтобы этих
самых преступников от правосудия спасти.
Разве можно допустить, чтобы мама знала об этом?
Его тяготило, что есть вещи, которые ему приходится скрывать
от матери. В ее глазах он - чудесный, порядочный, благородный и честный
человек, любящий сын, муж и отец. И каждый раз, глядя в ее полные нежности
глаза, он внутренне мертвеет от мысли о том, что он не такой, совсем не такой,
и если она узнает, какой он на самом деле, она его разлюбит. Или умрет от горя.
Если бы Юрка получил срок и пошел в зону, это стало бы их общим горем, и можно
было бы обсуждать его с мамой, и горевать на ее плече, чувствуя, как теплая
рука гладит, утешает, вливает в него силы. И Слава по-прежнему не только
оставался бы в ее глазах честным и порядочным, но и искренне считал бы себя
таковым и не думал бы каждый раз, что получает от матери то, чего не заслужил,
чего недостоин. Он при встречах с матерью не чувствовал бы себя вором. На одной
чаше весов - любовь матери, на другой - судьба сына. И как тут взвешивать?
Заглядывая внутрь самого себя, Слава Боровенко честно признавался, что если бы
принимал решение один, то принял бы его в пользу матери. Решение всегда нужно
принимать в пользу того, кто слабее. Юрка виноват, вот пусть и отвечает.
Молодой, здоровый, сильный балбес.
