- Успокоил, - она потерлась щекой о мягкую пушистую
шерсть Лешкиного свитера. - Но на работе меня все равно с опилками смешают. Все
ведь думают, что я такой крутой специалист… Засмеют.
- Ася! Ну я что тут, напрасно разорялся битый час?
Ты меня внимательно слушала, даже вон цветную капусту всю
сверетенила на нервной почве, пока я тебе объяснял, как надо относиться к твоей
оценке, и где результат?
Ты что, не поняла ничего?
- Ой, Леш, да все я поняла. Ты прав кругом и на триста
шестьдесят процентов. Но мне все равно неловко перед ребятами за эту четверку.
Что они обо мне подумают?
- Они подумают, что ты получила четверку. Больше они не
подумают ничего. Не надо, Асенька, думать за других людей и заранее бояться
того, что они подумают.
Вон Зарубин твой никак Гулю на себе не женит. Ты что по
этому поводу думаешь?
- Что он не может уговорить ее выйти замуж, -
засмеялась Настя. - Больше ничего не думаю. Что мне, думать не о чем?
- Вот и им есть о чем подумать, кроме твоего экзамена.
Выбрасывай глупости из головы и вставай к раковине, мой посуду, вытирай ее и
расставляй по местам.
Сделай для семейной жизни что-нибудь полезное. Потом еще
можешь погладить, у нас уже два месяца до утюга руки не доходят, все, что
машина настирала, кучей валяется. Давай-давай, займись делом.
Гладить ей не хотелось. Мытье посуды она уж как-нибудь
переживет, но от вида утюга и гладильной доски Настю охватывал ужас. Ничего,
однако, не поделаешь, придется заниматься бельем. Может, продолжить Лешкину
мысль и перенести ее с погоды и оценок на нудную работу? Не бывает тягостной
домашней работы, домашняя работа всегда приятна, если правильно к ней
относиться. А правильно - это как?
Цепь рассуждений увлекла ее, и хотя Настя так и не придумала
формулу, при помощи которой можно было бы страстно полюбить процедуру глажения
пересохшего белья, однако к концу активной мыслительной работы она с удивлением
обнаружила, что все перегладила.
***
Началось все с борща. В этом восьмидесятитрехлетняя Глафира
Митрофановна была совершенно уверена.
Ну, почти совершенно… Потому что до борща был еще мальчик,
попавший под машину. А может, и правда все началось именно с мальчика, а борщ -
это уже продолжение. Хотя каким образом эти два события могут быть связаны,
Глафира Митрофановна не представляла, как ни напрягала воображение. С одной
стороны, вроде бы погибший под колесами автомобиля мальчик к ней лично никакого
отношения не имеет, а борщ - имеет, и самое непосредственное, потому как она
самолично его готовила в тот день прямо с утра, и то, что произошло потом,
покрыло ее, как она полагает, несмываемым позором.
Но с другой стороны, может, с борщом все так и получилось
из-за этого мальчика? Кто его разберет…
Поднялась она, как обычно, в пять утра. Всю жизнь свою
долгую Глафира Митрофановна позже пяти в кровати не валялась, даже и в
выходные. Привыкла. Наверное, когда у мамки в деревне жила, так годиков до
трех-четырех спала сколько хотела, но этого она не помнила.
А вот то, что с пяти лет вставала вместе со старшими
братьями и сестрами, помнила отчетливо. Воду носить из колодца тогда еще не
могла, а скотину выгнать, курам задать и полы намыть во всей хате - это на ней.
Когда Глаше исполнилось тринадцать, отправили ее в город к дальней родне, и
даже не их это была родня, а бабы-Дусина, что через две хаты живет. Каким-то
людям в Москве нянька понадобилась за ребенком смотреть, вот баба Дуся и
присоветовала им работящую сметливую соседскую девчонку, которая к своим
тринадцати не только полной помощницей по дому стала, а еще и четверых
младшеньких подняла, так что по части обращения с младенцами понимание имела.
Определили ее в семью медицинского профессора с женой и
двухлетним сыном. Сам-то профессор, понятное дело, к домашним делам не
приспособленный, из бывших, видать, барин, одним словом, а жена у него хорошая
была, с первого взгляда Глаше понравилась, красивая, чернявая не по-славянски,
нос с горбинкой, глазищи огромные, яркие, а сама-то тонюсенькая - талию
ладонями обхватить можно, даже и непонятно, она ли этого ребеночка рожала,
одним словом, неземная красавица. И не чванливая, не капризная, ты, говорит,
Глашенька, только за маленьким смотри, потому как я дома сидеть не могу, мне
отлучаться часто надо, я ведь актриса, в театре служу, днем репетиции, вечером
спектакли, а то и гастроли случаются, а с уборкой-готовкой я как-нибудь сама
справлюсь. Уж как там хозяйка собиралась сама справляться при такой-то работе,
Глаша не понимала, и вскоре выяснилось, что была в своем непонимании абсолютно
права. Только три денечка и побыла Глафира "чисто нянькой при
младенчике", а потом быстро и сноровисто взяла в руки все хозяйство.
Так она и ведет это хозяйство до сих пор. Семьдесят лет
подряд Хозяин-профессор в Отечественную погиб, оперировал где-то в полевом
госпитале, их и разбомбило. Хозяйка-красавица, народная артистка, дольше
прожила, померла уже при Брежневе, в семьдесят девятом.
А сынок ихний Глебушка сколько ни женился, сколько детей ни
заводил, а все одно продолжает в той же квартире жить под ее, Глашиным, крылом.
И не глядит она, что Глебушке самому-то уже семьдесят два, и что знаменитый он,
и богатый, и привычки у него отцовские, барские Для Глафиры Митрофановны
известный на всю страну писатель Богданов, лауреат и все такое прочее, - все
тот же Глебушка неразумный да непослушный, которого она вынянчила, вырастила,
выпестовала и будет опекать, покуда ноги носят. А носить ноги-то ее будут, дай
бог, еще долго, здоровья ей не занимать, и сил покамест предостаточно.
Конечно, многое за те семьдесят лет переменилось, если
первые лет пятнадцать она при семье жила, то в сорок восьмом, уже после войны,
народная артистка Богданова, вдова геройски погибшего профессора-хирурга, ей
жилье отдельное выхлопотала - комнату в малонаселенной коммуналке. Не дело это,
говорит, Глашенька, чтобы ты всю жизнь в чужих людях жила, Глебушка большой
уже, ему семнадцать стукнуло, в институт поступать будет, а тебе своя семья
нужна, муж, дети. Глаша тогда перепугалась насмерть, подумала: не угодила
чем-то, вот и гонит ее хозяйка. Но ошиблась. Земфира Эльхановна вовсе не
собиралась отказываться от услуг домработницы, просто хотела устроить ее
получше. Всякое в жизни Глафиры происходило с тех пор, но одно не менялось:
жила на два дома. Свою комнатку в коммунальной квартире обустроила, обуютила,
ночевала то там, то в хозяйском доме, благо комнат в нем несчитано, при Сталине
профессоров уважали и жильем обеспечивали как положено.
Мужья у нее были, даже двое, а детей вот бог не послал, да и
мужья-то оказались какими-то никудышными, пьющими, до работы неохочими. Одного
она выгнала, другой сам помер от водки. Так что никакой другой семьи, кроме
хозяйской, у нее в Москве, считай, и не было.
Ну так вот, в тот распроклятый день поднялась Глафира
Митрофановна в пять утра, за окном темень, осень ведь как-никак, и принялась за
привычную работу. Ночевала она в тот день у хозяев (она так и мысленно по
привычке говорила: "у хозяев", хотя хозяин теперь уж был только один
- Глебушка, Глеб Борисович Богданов), так что старалась особо не шуметь, чтобы
сон писательский ненароком не потревожить. Сегодня среда, стало быть, в
двенадцать часов явятся Катерина и Васечка, среда и суббота - их дни.
Случается, что и в другие дни они собираются, если Глебушка потребует или для
дела надо, но уж в среду и субботу - непременно, так с самого начала повелось.
Значит, обед надо на троих готовить.
