У нее уже ум за разум заскочил, работа не получается, а она
на Андрея кричит как оглашенная. Ей на пенсию пора уходить, а не молодых оперов
поучать.
В трубке уже давно пищали короткие гудки, а она все смотрела
на нее, оцепенев от страха перед собственным поведением. Осторожно положила
трубку на аппарат.
Рядом с аппаратом стоял дедок и укоризненно качал головой…
Распахнулась дверь, в кабинет ворвался взъерошенный
Коротков. Надо же, Настя даже не думала, что он до сих пор здесь.
- Что случилось? Ты почему орешь как резаная?
- Неужели так громко? - перепугалась она. - В коридоре
слышно, да?
- Да ничего там не слышно. Мне Чеботаев только что
позвонил, сказал, что у тебя кризис жанра и ты на него наорала. Ты чего,
подруга? Случилось что-нибудь?
- А он, значит, на меня нажаловался, - зло процедила
она сквозь зубы, чувствуя, что сейчас расплачется от стыда.
- Он не жаловался, он испугался.
Коротков придвинул стул, уселся на него, как обычно, верхом
и внимательно посмотрел на нее.
- Он, Асенька, испугался, потому что ты вообще никогда
не кричишь, и Андрюха, который знает тебя не один год, подумал, что у тебя
истерика и тебе нужна помощь. Поэтому он мне и позвонил. Так что, нужна помощь
или как?
Настя сделала глубокий вдох, подождала, пока высохнут слезы,
растерянно обвела глазами заваленный бумагами стол.
- Юр, скажи мне, зачем я это делаю?
- Что именно?
- Ну, вот это вот, - она с раздражением и отчаянием
смахнула бумаги со стола.
Карточки рассыпались, листки разлетелись по полу, тихонько и
сухо стукнули упавшие цветные карандаши, которыми Настя размечала информацию.
- Вот это все… Зачем я это делаю, а? Кому это все
нужно?
- Ну, если ты это делала, то, наверное, в этом был
какой-то смысл, какая-то идея, - спокойно предположил Короткой.
- Это не имеет никакого смысла, и в этом нет никакой
идеи. Это просто жалкие потуги изобразить профессионализм, понимаешь? Я
загрузила ребят работой, они угрохали на сбор информации кучу времени, потом
еще я над этим сидела и мозги ломала, и все впустую. Потому что я - старая,
никому не нужная кляча, которая уже никогда не придумает ничего толкового.
- Так. Начинается, - протянул он. - Опять, да?
- Ничего не опять. Если я выдвинула ошибочную версию и
вся работа по ее проверке не дала результата - это еще ладно, это нормально,
без этого вообще раскрытия не бывает. Но если ребята принесли мне информацию, в
которой есть то, что нужно, а я этого не вижу, не могу найти, не чувствую,
значит, все, конец. Мне действительно пора уходить.
- Тебе спать пора ложиться, а не уходить на пенсию.
Давай собирайся, одевайся и выходи, я через десять минут
спущусь и отвезу тебя И чтобы я больше ничего такого не слышал, ты поняла? Горе
ты мое, - обреченно вздохнул Юра. И добавил:
- Не луковое, а истерическое.
Настя молча проводила его глазами до двери, протянула руку к
телефону и позвонила Чеботаеву. Нужно извиниться. Потом методично собрала
рассыпанные по полу бумаги и разложила по папкам. Десять минут давно прошли, но
это ничего, она знает, что Юркины десять минут - это в обычном исчислении
полчаса. Надела куртку, взяла деревянного дедка, покрутила в руках, поднесла
поближе к глазам. Мать честная, да у него под крестьянской рубахой такие
мускулы! Как же она раньше-то не заметила? С такой мускулатурой он многим
молодым фору даст. А она: дедок, дедочек…
Улыбнувшись дедку и своим мыслям, она погасила свет, заперла
дверь и не торопясь пошла по длинному казенному коридору в сторону лестницы.
***
В день похорон Глафиры Митрофановны шел дождь, мелкий,
холодный и бесконечный. Народу на кладбище было немного: Богданов, Катерина с
Василием, две соседки Глафиры, жившие с ней в одной квартире, да еще несколько
человек. Настя стояла в сторонке и тихонько переговаривалась с Сережей
Зарубиным, которого Афанасьев включил в группу, работающую по делу об убийстве.
- Вон тот пожилой дядька - это кто?
- Двоюродный брат Богданова, Черевнин Григорий
Александрович, - тут же ответил Зарубин, заглянув в крошечный - в пол-ладони -
блокнотик. - Гляди, как далеко он от нашего писателя встал и не подходит.
Видать, там отношения-то не очень…
- Надо же, двоюродные, а как похожи, - пробормотала
Настя, разглядывая высокого седовласого мужчину. - Будто родные - Так у них
матери - близнецы, - пояснил Сережа, который, как всегда, уже успел со всеми
познакомиться и все разнюхать. И как это у него получается? - Глянь, рядом с
братом мужик стоит. Видишь? Ну вот же он, в черном пальто.
- Вижу, - кивнула она. - Он кто?
- Сын Богданова, Илья Глебович. А стоит рядом с
дядькой, а не с отцом. И с ними еще девица. Это Лада, дочка Богданова от
второго брака. Живописная группка, да? Это ж каким характером надо обладать,
чтобы всю родню разогнать! Все они пришли Глафиру проводить, а к писателю не
подходят.
- А из-за чего сыр-бор, не знаешь?
- Понятия не имею Но факт налицо: брат, сын и дочь -
отдельно, Богданов с соавторами - отдельно, как будто роднее этих бумагомарак у
него никого на свете нет. Я тебе больше скажу: я же квартиру убитой обыскивал,
вернее, комнату, в которой она жила. Ну, записки там какие-нибудь с угрозами
или еще что… Так там целая пачка семейных фотографий Богдановых, причем явно
выдранных из альбома. Ты же помнишь, раньше, при царе Горохе еще, фотки на клей
сажали, это уж потом прорези появились, а потом прозрачные кармашки. Я к дочке
Богданова подкатился насчет убиенной порасспрашивать, заодно и фотографии ей
показал, она мне всех и назвала. И братец Григорий Александрович там, и первая
жена, и сын от первого брака, и вторая жена, и дочка от второго брака. Кое-где
даже сама Глафира Митрофановна мелькает, она, судя по всему, не только Глеба
вырастила, но и детей его нянчила. Жены у Богданова были - супер, одна другой
краше. И вот голову даю на отсечение, у самого Богданова таких фоток нет, он,
видно, со всеми рассорился и даже фотографии не хотел дома держать, из альбома
выдрал и выбросить хотел, а Глафира сохранила. И правильно сделала. Память
разве выбросишь? Она все равно в тебе сидит, хоть выбрасывай фотографии, хоть
храни.
Он помолчал немного и негромко заметил:
- Какие тихие похороны, да? Редко такие бывают.
Никто не рыдает, не бьется, за гроб не хватается. По-моему,
никто и не плачет.
Сережа ошибался. Плакали старушки-соседки, но так тихо и
сдавленно, что было почти незаметно. И еще плакал Василий Славчиков. Но это
было словно бы не в счет, потому что молодой человек был нетрезв.
***
