После этого они предпочли провести вечер в компании других мужчин, нежели сидеть у камина с дамами.
Для Женевьевы этот день был передышкой, потому что ей уже не приходилось думать, сделал ли Гарри предложение Миллисент или нет. У нее чуть ли не кружилась голова, поскольку пора было ложиться спать, и еще один день прошел без особых событий. Почти все время она провела с Миллисент, читала, писала письма, сплетничала. Они едва упоминали Гарри, но всякий раз, когда его имя срывалось с губ Миллисент, у Женевьевы внутри все, болезненно сжималось.
— Что ж, похоже, ты разделяешь всеобщее мнение Лондона, мама. Герцога никто не любит. Хотя мне кажется, ему все равно.
Женевьева еще не закончила вышивать вазу. Ей хотелось добавить туда еще один цвет.
— Дело не в этом. Я не верю ни одному слову сплетен, разве можно принимать их всерьез, и кто я, чтобы осуждать человека за его проступки? — Женевьева вскинула голову от изумления, но ее мать беспечно продолжала: — Ради Бога, я считала, что мужчины курят сигары, играют в бильярд и каждый вечер говорят о лошадях или о чем-то подобном. Это их дело. Однако экономка сообщила мне, что они играют в карты на деньги. А ей это стало известно, потому что твой отец приказал принести еще коньяку и портвейна. За неделю мы опустошили больше графинов, чем за несколько лет. Они превратили нашу гостиную в настоящее игорное заведение. Очевидно, это была идея герцога Фоконбриджа.
Женевьева и Оливия с улыбкой переглянулись.
— Папа выигрывает?
— Иногда.
— А герцог?
Женевьева уже знала ответ, поскольку репутация опережала герцога, поэтому она не удивилась, когда мать сухо ответила:
— Почти всегда.
— Если бы это был папа, ты была бы более снисходительной.
Оливия фыркнула.
— Твоему отцу не нужны деньги, Женевьева. Все дело в принципе, — с улыбкой заметила мать. — Я не хочу, чтобы наш дом стал местом, где соседи будут оставлять свои состояния. Тогда их жены и матери накинутся и просто растерзают нас.
— Оливии останется только встать и произнести речь об отмене рабства, чтобы отпугнуть их.
— Женевьева Мария Эверси!
Ее мать пришла в ужас. А ее было трудно вывести из равновесия.
Женевьева удивилась. Она действительно позволила себе вольность, нарушившую один из неписаных законов дома Эверси: снисходительно относиться к деятельности Оливии. Как вообще это пришло в голову Женевьеве? В семье ее не считал и лишенной чувства юмора, но она была не из тех, кого можно назвать подстрекательницей.
Как проницательно заметил герцог, когда все члены семьи постоянно совершают какие-то из ряда вон выходящие поступки, бывает приятно обратиться к чему-то неизменному вроде живописи или к вышивке с цветами, подобными тем, что ожидают ее наверху.
Вот куда завела Женевьеву ее доброта!
Она искоса посмотрела на Миллисент, которую брак вовсе не интересовал.
— Верно, мама. Я с удовольствием использовала бы возможность прочесть лекцию рассерженным селянам, — безмятежно произнесла Оливия. Ее глаза блестели. — Ты продето злишься, Джен, за то, что я оставила тебя на милость герцога.
— Глупости!
Жизнь и вправду была бы проще, если бы она могла разделить общество герцога с Оливией. Но у него была цель, а когда этот человек за что-либо брался, сопротивление было бессмысленно.
— Ты когда-нибудь скажешь нам, кто прислал цветы, Женевьева? — вдруг раздался голос Миллисент.
— Я же сказала: Марс.
— Она уверяет, что герцог за ней не ухаживает, — продолжала поддразнивать ее Миллисент, обращаясь ко всем присутствующим в комнате. — Но рядом с ней он так часто улыбается.
Женевьеве по-прежнему были неприятны шутки Миллисент по поводу ухаживаний герцога. И как она могла это заметить?
— Но это неправда.
— Неужели?
Голос у матери был чуть разочарованный. «И слишком уж быстро она мне поверила», — подумала Женевьева.
— А кто ухаживает за тобой, Миллисент?
Боже! Теперь Оливия. Возможно, она тоже решила ее подразнить. Однако Женевьева застыла на месте. В любой момент Миллисент могла бы ответить: «Я пока не хотела об этом говорить, чтобы в одиночестве насладиться своим счастьем, но Гарри и я…»
И тогда дамоклов меч упадет и вонзится Женевьеве прямо в сердце.
Но Миллисент лишь безмятежно сказала:
— Наверное, все, судя по тому, сколько было желающих танцевать со мной накануне, но никто в особенности.
В который раз Женевьева подумала, удивится ли Миллисент, когда Гарри наконец сделает ей предложение, если это вообще случится. Все было так чудовищно несправедливо.
— Женевьева, сохранять таинственный вид по поводу цветов — это так на тебя не похоже, — заметила мать. — Ты можешь нам доверять. Или тебе стыдно? Они ведь не от Саймона Мастелуайта?
Саймон Мастелуайт годами вздыхал по Женевьеве, У него были прыщи, он заикался, обладал высоким титулом и состоянием. Разговаривать с ним было почти совсем не о чем. Доброта Женевьевы не была безграничной.
Она вздохнула.
— Скорее всего их прислал кто-то, кто танцевал со мной и с Оливией, а потом просто перепутал наши имена. Зачем кому-то присылать мне такие цветы?
Ее язвительный тон порадовал бы герцога.
— Вполне разумно, — с облегчением произнесла мать. — Конечно, именно это и случилось.
Женевьева пристально посмотрела на нее, ища хотя бы намек на сомнение, на мельчайшее подозрение, что цветы все же предназначались именно ей. Оливия даже не подняла глаза и не сочла нужным спорить.
И никто не заметил ее язвительного тона. Несомненно, все видели лишь то, что хотели видеть.
Ради всего святого!
Внезапно Женевьеве стало трудно дышать. Медленно, но неотвратимо в груди поднималась волна горячей ярости, и она невольно поднялась на ноги. Она сердилась на себя и на свою семью, хотя не могла понять почему.
Женевьева стояла посреди комнаты, держа в руках вышивку с огромной вазой пугающе ярких цветов. Любопытные взгляды устремились к ней. Любопытные, но не изумленные. Ведь если Женевьева встала, значит, она собиралась сделать что-нибудь обычное.
А будь она Оливией, она скорее всего разразилась бы речью о том, что она не только добра, мила и умна. Как она устала быть той, о ком не стоит беспокоиться ее родителям.
Однако речи были не в духе Женевьевы. К тому же ей не хотелось, чтобы семья узнала всю глубину ее страстной натуры.
Некоторые чувства слишком бесценны, и их нужно оберегать от других.
И все же Женевьеве очень хотелось чуть-чуть напугать их.
— Пойду спать. У меня заболели глаза от ярких цветов на вышивке.
