Губы герцога приближались к ее лицу, и она вскинула голову.
Женевьева вздохнула с облегчением: можно было подумать, они целовались множество раз, будто поцелуй был столь же естественен для нее, как дыхание. Конечно, тон задавал герцог. Этот поцелуй был невыразимо прекрасным, его губы прикоснулись к ее губам легко, словно крылья бабочки, чтобы открыть ей целый мир новых ощущений и наслаждений. От одного лишь касания его губ все ее тело загоралось огнем.
— Мех, — одобрительно пробормотал он, не разрывая поцелуя и поглаживая оборку плаща.
Его руки скользили по бедрам Женевьевы, по ее щекам, талии, с таким сладострастием касаясь каждого изгиба ее тела, словно он хотел сказать: «Ты женщина. Разве не видишь? Ты создана для этого».
Как опасно!
Женевьева знала, что делать. Вернее, знало ее тело. Она обхватила руками голову герцога, запустила пальцы в его мягкие, холодные волосы, потом легко коснулась его замерзших ушей, и ей вдруг захотелось согреть их.
Он вздохнул, когда ее руки скользнули по его шее. Женевьеве понравился этот вздох.
Герцог был таким большим и сильным, намного сильнее ее, и ей нравилось испытывать перед ним благоговейный страх и чувствовать себя защищенной.
Наверное, было неловко сидеть, изогнувшись в немыслимых позах на скамье, но Женевьева не испытывала неудобства: от жара и желания ее тело стало каким-то особенно гибким и податливым. Ей нравилось прикосновение больших теплых ладоней герцога к ее плечам, легкое игривое поглаживание обнаженной кожи над треугольным зашнурованным вырезом платья, он словно дразнил ее, что вот-вот развяжет шнуровку. Все опьяняло ее: крепкое мужское тело и нежное поглаживание, колкое прикосновение щетины к ее гладкой щеке, его холодная кожа и горячие, бархатные требовательные губы.
Герцог тихо заурчал.
— Прямо как барсук, — не удержалась Женевьева.
— Ласкательные имена, моя белочка?
Женевьева рассмеялась.
— Ш-ш, — предостерег он, — ни одному мужчине не понравится, если над ним будут смеяться во время поцелуя.
Теперь губы герцога нежно коснулись ее уха, спускаясь все ниже, к шелковистой коже под подбородком. От каждого его прикосновения Женевьеву окатывала волна жара, пока она вся не загорелась, дрожа на ветру, как пламя свечи.
Ей уже не было смешно, и она заторопилась.
Она услышала свой сдавленный шепот: «Пожалуйста». И тут герцог начал терять самообладание. Напряжение его большого тела, с усилием сдерживаемое желание, крепче сжавшие ее руки, прикосновения, утратившие осторожность и ставшие более властными, — все это подсказало ей, чего он действительно хочет. Женевьева поняла: они подошли к опасному краю.
Прекрасно.
Герцог опустил голову, лениво провел языком до основания ее шеи и страстно поцеловал.
Женевьева издала тихий стон, она и помыслить не могла, что способна на такое. Губы герцога медленно и жарко ласкали ее грудь, там, где билось сердце.
— Прелестно, — прошептал он.
Он приподнял ее и посадил себе на колени. Она обвила руками его шею. На мгновение объятия герцога ослабли, и тут, к его ужасу, Женевьева уселась на него с широко расставленными ногами. Его руки вновь заскользили по ее бедрам, касаясь обнаженной кожи над шелковыми чулками, он притянул ее ближе.
Женевьева ощущала прикосновение его возбужденной плоти.
— Проклятие, Женевьева! — выругался он.
Она вскрикнула от удовольствия. Внезапно ее охватил страх и вместе с тем непреодолимое желание. Должно быть, она что-то сказала, но тут губы герцога слились с ее губами, словно хотели выпить ее до дна. Его руки напряженно дрожали от сдерживаемого желания, пока он пытался развязать шнуровку на ее платье.
Женевьева принялась помогать ему. Она высвободила руку и ослабила завязки. Он потянул платье и обнажил грудь…
Минуточку, они ведь собирались всего лишь целоваться. А это было нечто совсем иное.
Ее обдал холодный ветер, но герцог уже обхватил ладонями ее груди, оказавшиеся на удивление теплыми. Женевьева закрыла глаза. Наслаждение было поразительным, неожиданным, острым, и она не хотела видеть удивление в его взгляде.
Герцог поглаживал пальцами ее напряженные соски, и каждое прикосновение, словно молния, ударяло по телу. Потрясенная новыми ощущениями, Женевьева откинула назад голову, и в глубине ее сознания пронеслась мысль, что она сошла с ума.
Сейчас ей было все равно.
— Алекс… — с трудом прошептала она.
Герцог обхватил ее за плечи, уложил на спину и коснулся губами соска.
Она вздрогнула от неожиданного удовольствия. Женевьева с силой вцепилась ему в плечи, когда его губы начали творить чудеса.
Он подхватил ее и крепко прижал к себе. Он был так возбужден, что при касании их тел ее пронзала боль. Новые ощущения поразили Женевьеву. Она дрожала от желания.
Герцог был смел. Он ничего не объяснял, ни на что не намекал, не пытался уберечь ее непорочность. Женевьева силилась собраться с мыслями, но ощущения были слишком поразительными, и разум на время отключился. Она лишь испытала легкую панику, понимая, что скоро совсем потеряет способность соображать.
Но герцог сказал, она может доверять ему.
Он выгнул спину, и она снова ясно почувствовала, как сильно его желание.
— Алекс…
Его тело содрогалось. Через мгновение он уже возился с пуговицами на брюках, и внезапно его горячая, бархатистая, твердая плоть коснулась ее обнаженной кожи.
Женевьева содрогнулась от страха. Но она вся горела, желание, охватившее ее, становилось все сильнее.
— Я не могу…
— Господи, Женевьева… — выдохнул герцог.
У него был изумленный вид.
— Я хочу…
Она потеряла способность связно говорить. Ее горячее дыхание обжигало его шею, и, лизнув его кожу, она ощутила привкус соли и мускуса.
Внезапно герцог остановился, крепко обнял ее и застыл. Его руки были словно два железных обруча.
Женевьева слышала его тяжелое дыхание.
Почему? Что случилось?
И тут он хладнокровно столкнул ее со своих коленей и поставил на землю, как будто она была тряпичной куклой.
— Нет, — произнес он.
Пораженная, она смотрела на него, и ее заливала волна разочарования. Она тут же ощутила прикосновение ледяного воздуха к разгоряченной коже.
— Я ценю свое самообладание, мисс Эверси. Я не стану тереться о вас, как это делает юнец со служанкой. И я не испачкаю семенем собственные брюки. А именно это сейчас чуть не произошло.
Боже! Женевьева покраснела от смущения.
— Но я не могу… простите…
