Герцог жестом остановил ее:
— Я обещал, что мы снова поцелуемся, и сдержал обещание. Не надо просить прощения. Я ни о чем не сожалею.
Он говорил порывисто. Неужели в нем проснулась совесть?
И почему она сразу почувствовала себя оскорбленной и брошенной, если он вдруг решил сохранить ее честь?
Женевьева поднесла руки к лицу — ей было стыдно.
Он нетерпеливо отвел их в сторону и мгновение удерживал в своих.
Оказалось, совести у него не было ни капли. Совсем наоборот.
Герцог говорил по-прежнему тихо, его дыхание было быстрым и неровным. Удерживая ее руки, он казался сердитым.
— Я ужасно хочу тебя, Женевьева. Ты тоже меня хочешь. Я хочу заняться с тобой любовью. Больше никаких девственных игр. Я хочу, чтобы ты обнаженная лежала в моих объятиях. Решать тебе.
И тут он отпустил ее.
Неужели она когда-то так восхищалась его честностью?
Ощутив холод, Женевьева запахнула плащ. Она дрожала от возбуждения, от разочарования, от страха. Она чуть не совершила нечто значительное. То, что уже нельзя было бы исправить. Постепенно к ней возвращалась способность мыслить.
— Женевьева, если тебе понравилось, если ты почувствовала, что приблизилась к чему-то волшебному, то ты знаешь лишь малую толику того, что я способен тебе дать. Подумай о Веронезе. Подумай о Боттичелли. Не сдерживай свое воображение. И все равно ничто не сравнится с удовольствием, которое ты могла бы испытать. Все зависит от тебя.
И теперь этот негодяй оставил ее наедине с фантазиями!
— Если хочешь узнать больше, найди меня в полночь. Это мои правила.
Мгновение они смотрели друг на друга в темноте.
Сверху на них смотрели звезды.
— Почему правила устанавливаешь только ты? — сердито прошептала Женевьева.
Ей следовало бы возмутиться его словам о ее обнаженном теле рядом с ним.
Герцог ухмыльнулся:
— Послушай, разве ты посмела бы задать этот вопрос кому-либо другому до встречи со мной?
И хотя он был прав, это еще не означало, что Женевьева может взять все, что пожелает.
Он провел кончиками пальцев по ее щеке и чуть задержал руку. Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, она прижалась к его ладони. Но герцог быстро убрал руку, как будто испугавшись.
Он отступил назад, глядя на нее, словно желая запомнить ее в темноте при свете лупы и звезд.
Они не могли вдвоем украдкой войти в дом, поэтому герцог первым исчез за углом.
Глава 19
Теперь днем Женевьева мучилась ожиданием того, что Гарри сделает наконец предложение Миллисент, предаваясь время от времени сладостным воспоминаниям о недавно случившемся с ней самой. А ночью она не могла уснуть от ожидания того, что могло бы быть.
Вот уж действительно: преступные души не знают сна.
Но если кто-то и заметил, что с Женевьевой что-то происходит, то не сказал ни слова. Никто, кроме матери, которая обратила внимание на еле заметные тени у нее под глазами и велела ей выпить очередную настойку Гарриет. Скорее всего эти настойки имели чудесное свойство, поскольку при одном лишь упоминании о них болезнь улетучивалась.
Но если Гарри и сделал предложение Миллисент, а для изобретательного человека возможностей было хоть отбавляй, то не обмолвился ни словом. Да и на лице Миллисент не было той особенной сияющей улыбки. Они не перешептывались. У Гарри не было того глуповато-счастливого выражения лица, как у братьев Женевьевы, когда они женились. Поэтому Женевьева решила, что Гарри еще не сделал предложения.
Но ведь он с таким трудом сообщил ей о своем намерении, которое разрушило ее спокойное существование.
Можно только представить, насколько тяжело ему будет объясняться с Миллисент.
Возможно, ей стоит посоветовать ему принять настойку Гарриет.
В тот вечер все собрались в гостиной, потому что миссис Эверси заявила о желании побыть в компании мужа и своих сыновей, пытаясь хотя бы на одну ночь прервать азартные игры. Мужчины не находили себе места.
Именно непосредственная, жизнерадостная Миллисент, у которой не было ни капли здравого смысла, предложила после ужина сыграть в жмурки.
Предложение было встречено настороженно.
— Мы завяжем глаза и разрушим все в комнате?
Меньше всего Женевьеве хотелось играть в жмурки. Если она наденет на глаза повязку, Гарри может воспользоваться возможностью и, пока она не смотрит, сделать Миллисент предложение.
— Не надо ничего разрушать, глупенькая. Мы будем друг друга ловить и угадывать, кто это. Все, что может сломаться, мы уберем, — объяснила Миллисент.
— Насколько я знаю, мои кости вполне могут сломаться, но убрать их вряд ли получится.
Оливии захотелось поспорить.
— Мы не свалим тебя на пол, Оливия. Я буду ловить аккуратно, — пообещал Йен.
Мужчины сочли затею нелепой.
— С завязанными глазами?
Эта мысль обеспокоила Женевьеву. Одно дело — бегать по комнате, но с повязкой па глазах — совсем другое. Ей никогда не нравилось терять контроль над ситуацией.
— И мы должны друг друга ловить? — со слабой надеждой переспросил Гарри.
Присутствующие дамы тоже должны были участвовать в игре.
Мужчины начали посмеиваться.
Внезапно Женевьева представила, как Гарри с Миллисент пытаются поймать друг друга.
— Думаю, лучше сыграть в карты, — твердо предложила она.
— Хотя бы один вечер можно обойтись без карт, — возразила мать.
Герцог молча сидел в углу, вытянув длинные ноги, скрестив руки на груди, и с иронией оглядывал гостей.
Его взгляд задержался на Женевьеве, и он еле заметно улыбнулся.
Невозможно было поверить, что именно этот мужчина заявил, что желал бы держать ее обнаженной в своих объятиях.
Лишь жаркая волна, пробежавшая по телу, напомнила ей о том, что это действительно случилось.
Герцог выглядел таким хладнокровным, таким элегантным, недоступным, — монарх, для которого весь мир лишь насмешка. Казалось, сама мысль об игре в жмурки уже забавляла его.
Женевьева не могла ни на секунду представить себе, как он, спотыкаясь, мечется по комнате с повязкой на глазах.
Остальные мужчины решили, что это блестящая затея.
Слишком уж все просто.
— Дурачок! — терпеливо принялась объяснять Миллисент. — Один человек надевает повязку, а потом пытается поймать кого-нибудь из нас, в то время как мы разбегаемся в стороны, поддразнивая водящего. И если он вдруг нас схватит, то должен угадать, кто перед ним.
