К чести герцога надо сказать, что он оказался очень азартным. Не оставлял без ответа колкостей, почувствовав кого-либо на своем пути, делал рывок, но часто промахивался.
Женевьева вместе со всеми кружилась около него.
И вдруг — это совершенно не удивило ее — герцог протянул руку и схватил ее, безошибочно определив местонахождение девушки.
— Поймал! — с наигранным ужасом закричал Колин.
От прикосновения пальцев герцога Женевьева замерла на месте.
Он ощупал рукав ее платья и нахмурился, словно действительно не знал, кто из женщин сегодня вечером облачен в платье из плотного щелка на шерстяной основе.
После этого его пальцы переместились на ее теплую обнаженную руку. Прикосновение было едва заметным, но оно словно пробудило Женевьеву. Ее кожа покрылась мурашками. Странно, что все гости не заметили, как напряглись под тканью платья ее соски.
Конечно, герцог знал, кто был перед ним, и нарочно тянул, чтобы продлить ее мучения. Женевьева была удивлена, возмущена и испытывала невероятное возбуждение.
Герцог небрежно зажал рукав Женевьевы, и его рука отправилась в путешествие по ее руке к лицу. Он сосредоточенно нахмурился, осторожно, не спеша проводя пальцами и лаская шелковистую кожу ключиц, поднимаясь к шее, где бешено бился пульс.
Пальцы герцога задержались там на несколько секунд, потом скользнули по подбородку, по губам и замерли.
«Я хочу, чтобы ты лежала рядом обнаженная».
И чтобы у Женевьевы не оставалось больше сомнений в том, что и она хочет того же, герцог легкими прикосновениями оживлял ее тело и напоминал каждой ее клеточке об обещании близкого наслаждения.
Боже правый!
— Это же мисс Женевьева Эверси, — тихо произнес герцог.
И только тогда оба заметили, как притихли гости. Настороженные взгляды устремились на герцога и Женевьеву, гости недоумевали, стали ли они свидетелями чего-то недозволенного или же герцог просто очень бережно относился к мисс Эверси.
— Дай ему шиллинг, Дженни! — весело приказала Миллисент.
Герцог снял повязку и передал ее Оливии, а сам вернулся на свое место в углу комнаты.
И Женевьева, и герцог знали, что он выиграл больше, чем простую игру в жмурки.
Когда позже Женевьева поднялась в свою комнату, меньше всего она думала о сне. Она беспокойно расхаживала от стены к стене и смотрела на часы. Как нарочно, время тянулось мучительно медленно.
Однако ничто не способно замедлить вращение Земли, и полночь наконец наступила.
Женевьева спустилась вниз.
На этот раз она нашла герцога в библиотеке, но он не стоял у окна, глядя в темноту. Он был в дверях, высматривая ее в прихожей, и Женевьева сразу заметила его.
— Вы меня искали, мисс Эверси? — тихо спросил он.
Женевьева была так взволнована, что не смогла ответить и лишь прикусила губу.
Он улыбнулся:
— Возможно, вы пришли сюда в поисках интересного собеседника? Хотели поговорить об искусстве? Позвольте заметить, теперь я знаю о нем чуть больше, чем до своего приезда сюда.
— Неужели?
Женевьева была слишком удивлена, и поддразнивания герцога ее не рассердили.
— На днях я провел в библиотеке около часа. У вас примечательная коллекция книг. Мне хотелось на нее посмотреть.
— Зачем?
— Зачем я проводил время в библиотеке? Она пробудила мое любопытство.
Слова герцога обволакивали Женевьеву, словно горячее прикосновение. Она не могла справиться с волнением. Однако у нее появилось подозрение, что герцог просматривал книги, чтобы побольше узнать о ней.
— Отчего же? Что именно вы узнали?
— Я прочитал, что Боттичелли написал картину «Венера и Марс», на которой бедняга Марс лежит без сил, обнаженный, после того как Венера позабавилась с ним, а на картине Веронезе Венера, наоборот, обнажена, а Марс одет. Лично я предпочитаю второй вариант.
— Но вы ведь это уже знали. Вы вообще интересуетесь искусством?
— Я интересуюсь крикетом, — ответил герцог после минутной паузы.
— И все?
Женевьева улыбалась.
— Я люблю собак, люблю лошадей, охоту и хорошие вина. Также я люблю путешествовать, читать книги по естественным наукам, играть в шахматы, ловить рыбу, зарабатывать много денег и заниматься любовью с красивыми женщинами. Мне нравится беседовать с вами, смотреть на вас. Я прочел книгу об искусстве и попытался пробудить в себе интерес к свету, форме и тому подобному. И все же предпочитаю я видеть на вашем лице отблески огня камина.
Никогда прежде Женевьева не слышала подобного описания, которое ей так понравилось бы, хотя она не могла объяснить толком почему. В какой-то мере герцог был больше художником, нежели люди, громко заявляющие о своем интересе к искусству, такие, как Гарри и она сама, люди, которые не могут просто смотреть на картину; а анализируют ее. Все указывало на это: как он смотрел на мир, какие слова подбирал, как прикасался к ней.
Пока она размышляла, пальцы герцога уже дотронулись до ее шеи, до шелковистой, гладкой, бледной кожи.
— Итак, вы собираетесь показать мне, на что вы способны, Венера? — прошептал он.
У Женевьевы по-прежнему не было слов для подобных чувственных разговоров. Она жадно впитывала его прикосновение.
— Я сказал вам, чего хочу. Насколько далеко вы желаете зайти, Женевьева?
Герцог говорил серьезно.
— Как я могу честно ответить на ваш вопрос, если не знаю ничего?
— Вы не так уж наивны.
Очень романтично.
— Невозможно оставаться наивной, когда живешь с братьями, которые постоянно обсуждают эти дела, и в окружении животных, спаривающихся на глазах у всех.
— Поверьте, это намного прекраснее, чем спаривающиеся лошади и собаки.
— Охотно верю, учитывая то, что мои братья не раз рисковали из-за этого жизнью.
Герцог улыбался. Его пальцы продолжали поглаживать Женевьеву, но на лице появилась улыбка. Она заметила, что он находил ее забавной и даже, она не побоялась этого слова, очаровательной.
Ему нравилось беседовать с ней.
Ей стало смешно.
— Уверяю вас, женщины тоже не раз рисковали ради этого жизнью.
Сердце Женевьевы учащенно билось, и она была уверена: герцог чувствует его удары. Все ее тело было напряжено, настойчиво требуя его прикосновений. Волоски на шее сзади и на руках встали дыбом, соски напряглись.
— Вы боитесь, Женевьева?
— Нет. Вам нравится произносить мое имя.
— Оно очень мелодично.
— Ясно, — слабо прошептала она.
