Господи, как же она жалела теперь, что рассказала об этом герцогу!
— Но я же пришла к тебе.
Герцог лениво и довольно улыбнулся:
— Да.
Они помолчали.
— Ты считаешь меня холодным? — внезапно спросил он.
Кажется, его всерьез беспокоило ее мнение.
Неужели ему было не все равно? Как мог мужчина, превративший ее в огонь, быть холодным? Однако Женевьева задумалась. Его честность была подкупающей и в то же время пугала, словно глотаешь чистый холодный воздух. Необыкновенное ощущение свободы.
Она положила руку ему на грудь. Жесткие завитки волос, теплая кожа, крепкие мышцы, несколько шрамов, оставшихся от войны и жизненных драм, сердце, бьющееся под ее рукой, тело, страстно отвечавшее на ее прикосновение, человек, любивший так сильно и потерявший все. За что ни брался бы герцог, он вкладывал во все свою душу и страсть. Если он был вашим другом, то вы могли бы доверить ему жизнь, а если врагом, то должны были бояться его.
— Нет, ты совсем не холодный.
Внезапно он накрыл ее руку своей.
«У вас непозволительно нежная рука, мисс Эверси…»
Его грудь тихо вздымалась. Это прикосновение сблизило их больше, чем ночь любви, и Женевьева не была уверена, стоит ли ей убрать руку и хочет ли она этого. С самого первого дня их встречи ее тянуло к нему, но одновременно она стремилась убежать.
О чем он думал?
Наверное, вот так же он лежал рядом со своей женой.
— Я не превратился в камень за одну ту ночь. Я всегда был довольно упрям и вряд ли переменюсь. В деньгах, власти и легком благоговейном страхе или благоговении, вызванном страхом, нет ничего дурного. Я не идеален, но мне это безразлично. Мне нет нужды беспокоиться. — Он потянулся и убрал руку. — Я ведь герцог.
Женевьева улыбнулась и покачала головой:
— А насчет остального, о чем болтают… Ты дрался на дуэлях?
— Да.
Она оперлась на локоть и с ужасом взглянула ему в лицо.
— Брось! Разве можно повзрослеть, ни разу не дравшись на дуэли?
— Гарри мог, — возразила она.
— Конечно, Гарри мог, — повторил он, насмешливо закатив глаза.
Они замолчали.
Женевьева не знала, стоило ли ей упоминать имя Гарри, лежа в постели с другим мужчиной. Ей казалось, что она не предала Гарри, ведь он и сам собирался обручиться с Миллисент.
Конечно, если он не придет в себя. Кажется, это сейчас происходит. Ведь герцог помогает Гарри взглянуть на Женевьеву по-новому.
Она воображала себя очень современной. Эта мысль не пришла бы ей в голову до появления в их доме герцога. Любовь и желание не всегда идут рука об руку, сказал он, и это оказалось правдой.
— Она была красивая?
— Красивая? — с насмешкой повторил герцог. Он как будто ожидал этого вопроса и покачал головой: — Как типично для женщины! Не знаю.
— Не знаешь? Но ведь вы были женаты.
Он чуть отодвинулся в сторону.
— Наверное, она была красивой. Конечно, была. Ах, мисс Эверси! — Увидев ее лицо, герцог рассмеялся. — Мне жаль тебя разочаровывать, но ты хочешь знать, какого цвета были ее глаза, волосы, услышать про ее алые губы и тому подобное, потому что ты женщина. Ты хочешь узнать, была ли она красивее тебя. Я считал ее красивой, и этого довольно. И дело тут не только во внешности. Сейчас я уже смутно помню ее, а миниатюрный портрет мало что может рассказать. Разве это не так?
Женевьева серьезно кивнула.
— Я любил все в ней.
Его голос звучал ровно и тихо, он уже лежал на спине. Наверное, ему не хотелось смотреть на Женевьеву, говоря эти слова.
Она поняла: он боялся, что его глаза выдадут его истинные чувства. Поэтому он отводил взгляд.
Самообладание.
Она с уважением отнесется к его решению.
— Красота не имеет ничего общего с тем, что думают о ней женщины. Вьются ли волосы и тому подобное, — внезапно добавил герцог. Он искоса посмотрел на нее, его губы дрогнули в ироничной улыбке, и он задумчиво пропустил между пальцев прядь ее волос. — Ничто не доставляло мне столько радости, как мысль о том, что со мной она в безопасности и счастлива. Я смотрел на нее и думал, как она красива, и скорее всего продолжал бы думать так же, когда нам исполнилось бы семьдесят. Но все это уже в прошлом.
Герцог принял молчание Женевьевы за смущение или недоверие. На самом деле она обдумывала сказанное.
— Это правда, — повторил он.
Женевьева размышляла о мужчинах.
— Ты любил ее?
— Интересно, любит ли Гарри, когда его допрашивают? Если это так, то вы будете прекрасной парой. Да, я любил ее.
— Ты сразу это понял?
— Да, — ответил он, поколебавшись.
— А леди Абигейл…
— Да, да. Если ты собираешься спрашивать все то же самое, то да, я считаю ее красивой. Я хотел заботиться о ней и любить ее. И это все. Найду кого-нибудь еще. — Герцог зевнул. — Возможно, Миллисент, если Гарри одумается и поймет, что на самом деле любит только тебя.
Женевьева пришла в ужас.
— И это все? Любовь находит нас, Монкрифф, а не наоборот. Гарри — мой лучший друг, и я любила его с тех пор, как поняла значение этого слова, с самого первого дня нашей встречи. Я не мыслю жизни без него. Какого еще счастья мне желать?
— Если ты знаешь, что такое любовь, — медленно повторил герцог, — то, действительно, чего еще желать? Если только ты эксперт в этом вопросе. Не думаю, чтобы в браке страсть играла решающую роль.
Он смеялся над ней, легко, но настойчиво проводил пальцем по ее руке вдоль бледно-голубой вены и смотрел, как ее кожа покрывается мурашками.
— Я уверена, у него страстная натура. Он с таким жаром говорит об искусстве и поэзии.
— И все это ты поняла по тому поцелую руки, а также по увлеченной беседе об итальянских художниках.
— Тот поцелуй был прекрасен.
Теперь Женевьева знала, что его вряд ли можно было даже назвать поцелуем. И все же она долго с нежностью вспоминала о нем и не собиралась забывать теперь.
— Как ты можешь судить, приятен ли был тебе тот поцелуй, если ты просто любишь целоваться?
Еще один замысловатый вопрос.
— Я думала, все мужчины уже обладают подобным знанием. — Женевьева вновь провела рукой по их телам. — Или, возможно, черпают его в клубе «Уайтс».
На лице герцога появилось выражение комического ужаса.
— Милая моя, я передал тебе многое из моих знаний, и можешь быть уверена, тебе не захочется услышать, как я их получил, поскольку это происходило в местах менее утонченных, чем «Уайтс». Не все мои учителя, назовем их так, были бы приняты в приличном обществе. Гарри слишком воспитанный юноша, чтобы иметь дело с подобными учителями.
