— Бог свидетель, я поступил так, потому что боялся ее потерять. Я не верил, что заслуживаю ее, потому что ничего не мог ей дать. Мне просто нужно было знать, любит она меня или нет. Я не могу гордиться собой, но я никогда не любил никого так, как ее.
Монкрифф по-прежнему едва мог говорить.
— Я не в силах поверить, что вы способны совершить такое по отношению к любимому человеку.
Осборн был пьян, но не глуп.
— Но я не мог бы причинить ей боль, если бы она не любила меня.
Голубые глаза Гарри впились в лицо Монкриффа.
Алекс не мог поверить, что чуть не раскрыл свои карты.
— Вы только что сказали о своей неуверенности в ее чувствах. А если она любит вас так же, как вы, по вашим словам, любите ее, представьте, какую боль вы могли ей причинить своей игрой.
Гарри поднял глаза и прищурился. Его лицо побелело, словно только сейчас он осознал весь смысл содеянного.
— Весьма доблестный поступок. — Монкрифф решил не щадить его.
Он ощутил прилив ненависти к себе за эти слова. Но ему хотелось, чтобы Гарри понял, что он сделал с Женевьевой.
«Неужели вы никогда не боялись?» Слова все еще звучали у него в ушах. Он вспомнил, как уязвил Женевьеву: «Ты можешь требовать от меня чего хочешь, но не в состоянии сказать Гарри о твоих чувствах».
Герцог знал: Женевьева могла быть честной с ним, быть настоящей, забыться, потому что не боялась его потерять.
Она не любила его.
Она представляла себе вечность без него.
Какие все же мужчины глупцы! Он, Осборн и чертов Йен Эверси, сколько бед они приносят себе и другим!
Внезапное озарение словно парализовало герцога.
— И вот поэтому я пришел. Вы ее любите, Монкрифф? Она любит вас?
Он не должен молчать. Он мог бы ответить что угодно. Но в какой-то степени он бал не храбрее Гарри. Иначе он бы уговорил его сказать Женевьеве правду о своем поступке и сделать ей предложение. Это было бы благородно. Пусть победит сильнейший.
Герцог был сильнее и мудрее, но его нельзя было назвать добрым человеком.
И уж точно он не был мучеником.
— Какое значение имеет мой ответ? — поинтересовался он.
— Если вы не любите ее, вы должны уйти. Я люблю ее. И я сделаю ее счастливой.
Все чувства Алекса были обострены. Осборн наивно поделился с ним самым бесценным сокровищем: своим доверием. Он мог сказать ему что угодно: да, Женевьева его любит, да, она согласилась выйти за него. Он мог бы отправить Осборна домой, вызвать для него экипаж. Возможно, он уйдет на войну, чтобы заглушить свою боль.
Скорее всего он не сойдет с ума от горя и не попытается застрелить соперника. У бедняги есть честь.
Но герцог сомневался, что Гарри останется прежним.
Он опять вспомнил выражение лица Женевьевы в то первое утро, когда они отправились на прогулку. Бледность, растерянность, от нее словно осталась одна оболочка.
Женевьева любит этого человека. И странное дело, герцогу вдруг захотелось защитить Осборна, хотя бы немного. Поэтому он ответил:
— Не следует вам советовать мне, как поступить, Осборн. Это никогда не кончалось хорошо.
Гарри вскинул голову и пристально посмотрел на Монкриффа, пытаясь прочесть выражение его лица.
Монкрифф бесстрастно смотрел на него. Он чувствовал тяжесть ночного часа, своих лет, своего проклятого характера и, по правде говоря, устал от любви, потому что, несмотря на долгие годы, проведенные в седле, подобные игры утомляют.
Гарри вздохнул, кивнул и поднялся на ноги — он был намного более трезвым теперь, хотя вряд ли он придет в себя раньше полудня. Ему пришлось постараться, чтобы устоять на ногах. На его лице появились первые признаки отчаяния. Он будто представлял, что может произойти.
Выглядел он значительно старше.
Было уже три часа ночи. Возможно, Гарри отрастит бороду, хотя вряд ли это произойдет.
— Говорят, у вас нет сердца, — заметил он.
Странно, но слова Гарри глубоко задели герцога. Он почувствовал укол, словно в сердце вошло жало осы. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, потому что у него перехватило дыхание.
— Верьте чему хотите, — спокойно ответил он.
— Вы не скажете ей, что я был здесь?
Герцог покачал головой:
— Даю вам слово.
Остановившись в дверях, Гарри спросил:
— И что вы теперь собираетесь делать, Монкрифф?
Алекс слабо улыбнулся, хотя и с горечью. Вспомнил об Йене Эверси, спрятавшемся под простынями в постели его бывшей невесты. Еще один мужчина, лишивший его того, о чем он мечтал. «И что вы теперь собираетесь делать, Монкрифф?»
Когда речь шла о любви, люди глупели и терялись. И он не был исключением.
Тем не менее он по-прежнему мечтал получить желаемое. Но сначала он должен сделать то, что должен, потому что иного пути нет.
— Я собираюсь пожелать вам доброй ночи, Осборн.
По крайней мере этот план не может провалиться.
Глава 25
Позднее, когда присутствующие вспоминали о грандиозном сборище суссекских джентльменов в субботу за карточным столом в доме Эверси, в их голосах проскальзывали нотки изумления, ужаса и ликования. Никто не мог припомнить, как игра приняла столь масштабный оборот, но все помнили, что там был герцог Фоконбридж, каждый желал поразить его, а он все выигрывал.
Никто не собирался терять тысячи фунтов, и все же это случилось.
Эверси пригласили только тех мужчин, которые могли позволить себе потерять немного денег, но неизбежно в игру включились все желающие выиграть. На кон разрешалось ставить только деньги или вещи.
Женщинам было велено держаться подальше, и они повиновались с благодарностью, хотя и не без трепета. Они играли на фортепиано, вышивали, пытались не обращать внимания на восторженные крики и хлопанье дверей, когда в дом прибывали самые богатые люди, жившие за пятьдесят миль от семейства Эверси. Кое-кто даже приехал из Лондона.
Гости снимали пальто и закатывали рукава. Поговаривали, что поблизости всегда сновали трое слуг с графинами и стаканы никогда не пустовали. Все без устали курили сигары, потолок был весь в дыму, от дыма покраснели глаза, а потом слуги неделями жаловались на то, что никак не могут избавить шторы и ковры от въевшегося запаха, и умоляли миссис Эверси заменить их. Она так и сделала, потому что Джейкоб выиграл не меньше денег, чем проиграл, так что можно сказать: он вовсе и не участвовал в игре.
Правда, ему потребовалось время, чтобы прийти в себя.
Настроение гостей сменялось от дружелюбного до почти враждебного.
