Мы вновь трогаемся. Против нового попутчика Вика не возражает — узнав Эзука она вновь становится прежней. Только немного возмущается, что он занял ее место, но быстро перекочевывает ко мне на колени.
— Ну, рассказывай, — говорю я, — Как тебе пришла в голову идея прокатиться вместе со мной по столь живописным местам?
— Тебе нужна помощь, Ира. — спокойно, и как-то ласково говорит он.
— Нет! — резко отвечаю я. — Я справлюсь сама. Твоя помощь мне не нужна!
— Моя — нет… А вот Божья помощь — очень даже.
О Аллхах всемогущий, и екарный бабай в одном флаконе!
— А ты то тут при чем?! — зло спрашиваю я, хотя в душе шевелится червячок сомнения в своей правоте. Ну не идет у меня из головы та пуля, сама вышедшая из груди Сергея… Не знаю, помог ли нам Господь, или просто Эзук обладает такими способностями, о которых и сам пока не подозревает, списывая их на вмешательство Всевышнего. Но никакая божья воля не способна остановить пулю в полете, если Мадьяр выстрелит в Колю… И никакой Господь не защитит нас всех от ярости огня, вырвавшегося из плена ядерной бомбы, подвешенной на цепях в моем фургоне, если я нажму на кнопку детонатора. А я нажму. В тот самый миг, когда пойму, что у Коли нет шансов спастись.
— Я — не при чем, — скромно отвечает Эзук, — Но твоя вера слишком слаба, чтобы Господь тебя услышал. Меня же он слышит… По крайней мере, иногда.
— Так с твоих слов выходит, что Бог слышит не всех? Слышал бы тебя наш архиепископ — отлучил бы от церкви к чертовой бабушке!
— Я думаю, это действительно так. — смиренно соглашается Эзук. — Думаю, что ваш архиепископ ошибается.
— И почему, интересно, Господь нас больше не слышит? Может быть, тучи мешают? — я киваю головой на небо, представляющее собой громадный черный потолок.
— Если утрировать до такой степени, то да.
Я теряю дар речи от такой оригинальной трактовки библейских идей.
— После Потопа господь дал обещание не судить больше землю водой. — продолжает между тем Эзук, — Это азбучная истина, которую знают все. Поэтому Страшный Суд должен был свершиться огнем. И он свершился.
Я лишь киваю. Именно это идею неоднократно излагал нам Димитрий — мы живем в эпоху, следующую за Страшным Судом. Многие с его подачи перестали даже употреблять выражение «День первой атаки», или «День первого взрыва», заменив его на «День Страшного Суда». Господь обрушил на нас нашу же мощь, заставив пройтись огнем по своей же планете, превращая ее в Ад. Нет, в холодное Черное Безмолвие.
Димитрий долго штудировал Ветхий и Новый заветы, пытаясь отыскать в них хоть толику намеков на то, чего нам ждать дальше, но ничего нового, кроме Откровений от Иоанна так и не нашел. Зато из них вытекало, что… Ох, лучше и не вспоминать.
— И сейчас на небе, скрытом от нас тучами, идет война… — говорил Эзук, тем временем, — Господь сотворил тучи специально, чтобы мы не видели тех ужасов, что творятся сейчас наверху.
Ну, это уже что-то новое. Такого я от Димитрия не слышала.
— Ну? А почему он нас не слышит? При чем тут тучи?
— Вспомни Библию… На небесах идет война против Сатаны, и архангел Михаил сокрушит зверя, ибо нет ему места на небе. А на земле, в то время, царствует Дракон… «И его хвост тащит треть звезд небесных, и он сбросил их на землю…» — нараспев продекламировал Эзук.
— «И дракон стоит перед женщиной, которая должна родить, чтобы, когда она родит, пожрать ее ребенка…» — заканчиваю я. — Библию я помню. Женщина должна родить ребенка мужского пола, нового мессию, и его-то хочет уничтожить Сатана. И что?
— Звезды, которые он сбросил на землю, падают до сих пор.
— Логично. — соглашаюсь я. — Маленькие, такие, симпатичные, термоядерные звезды. Сидит наш дракон сейчас где-то в Штатах, и давит на кнопочки на пульте управления. По кому бы нам шарахнуть очередной звездой?
— Сатана на земле. — говорит Эзук.
— И черт с ним. — добавляю я.
— Это значит, что Страшный Суд закончен. Все печати сорваны, все трубы прогремели, и на небесах уже ведется война. А на земле, тем временем, настали смутные времена. Сатана учит мир скверне, и мир внемлет ему, отрекаясь от Бога. Поэтому Бог и не слышит людей — он отгородился от земли черными тучами, чтобы потом, когда будет закончена война на небе, создать новое царство на земле.
— И тогда, — продолжаю я, на ходу вспоминая все то, что говорил нам Архиепископ на проповедях, — Нас ждет еще чертова туча испытаний! Зверь из Земли, Зверь из Моря… Вавилонская блудница, падение Вавилона и, наконец, битва при Армагеддоне! И сколько лет это займет — никто не знает, у Иоанна нет точных указаний на сроки.
— Точно. — комментирует Эзук. — И все это время над нами будут царить тучи, потому, что господь не желает видеть землю, населенную грешниками. И он не откликнется на молитвы людей, потому, что они не достойны этого…
— В таком случае ты — праведник, не так ли?
Эзук молчит, но все и так понятно без слов. Он считает себя одним из немногих, кого может услышать Бог. Одним из немногих, если не вообще единственным! А вот это уже звездная болезнь в религиозном проявлении. До такого даже наш Димитрий еще не докатился. Правда он утверждал, что мы сейчас живем не в эпоху, следующую за Страшным Судом, а во время самого Суда. И падающие бомбы — это не звезды, тянущиеся за хвостом Сатаны, а всего лишь продолжение бедствий, посланных нам самим Господом. Всего лишь…
— Хорошо, значит ты праведник, а я, после всего того, что мне пришлось совершить за последние пять лет, хронический грешник, которого ждет огненное озеро, как и поверженного Сатану.
Я вновь не дожидаюсь ответа. Эзук молчит, то ли не зная, что сказать, то ли считая, что мои слова не требуют комментариев. Во мне понемногу начинает закипать злость…
— Значит, поскольку никакой поддержки от Бога я не дождусь, мне все равно конец?!
— Я попрошу за тебя. — наконец отзывается он.
— И что мне это даст? Я же грешница… Может быть я и есть та самая Вавилонская блудница, только еще не догадываюсь об этом? Нет, Вавилонская убийца… Так мне больше подходит. И что, ты замолвишь перед господом словечко за меня? Думаешь, мне это поможет?
— Сергею помогло.
Закипающий в моей душе чайник остывает, словно в него плеснули жидким азотом. Рот закрывается сам собой, и я не в силах больше сказать что-либо. Он прав… А я и в самом деле безнадежная грешница, раз усомнилась в его словах.
Дальше мы едем молча. Я — сосредоточившись на дороге, и стараясь не думать ни о чем, кроме расстилающегося под колесами черного полотна, а Эзук… А черт его знает, о чем он думает… Рядом с ним я чувствую себя ничтожеством, которому никогда не понять вещей, кажущихся ему элементарными. Нет, на самом деле являющихся таковыми.
Я держусь за руль, как утопающий за спасательный круг, хотя мои глаза уже закрываются от усталости. С того момента, как Эзук перебрался из кузова в кабину, прошло уже больше четырех часов, и, прикинув нашу среднюю скорость, я решаю сделать привал, поскольку примерно две трети пути мы уже одолели. Боюсь я только одного — того, что сбилась с направления. В Безмолвии это проще простого, и очень многие люди, выходя за стены завода, не возвращались обратно. В Безмолвии, пронизанном магнитными полями от постоянных ядерных взрывов, практически не работает рация — на расстоянии больше ста метров сигнал исчезает, забитый помехами. О компасе мечтать тем более не приходится — север здесь окажется приблизительно в ста сорока шести точках одновременно, поэтому компас в Безмолвии можно использовать только как вентилятор… Для того, чтобы люди, возвращавшиеся с охоты, или откуда еще, элементарно не проскочили мимо завода, и были установлены внешние посты, задача которых — предупреждать завод в вторжении извне, и не важно, людей, или животных, и отлавливать заблудившихся охотников, направляя их куда положено.
