Спору нет, уже мысленно продолжил он, доверху набитый оружием и боеприпасами склад, к которому можно привести караван, это здорово! Это, считай, пара лет беззаботной жизни где-нибудь подальше от болот, а если удачно вложиться, так шанс и вовсе завязать со следопытством. Эмигрировать… уехать в какой-нибудь Новый Сургут или ещё севернее, где и климат поздоровее, и вообще жизнь, если верить слухам, не в пример полегче. Но раз уж тётка Фортуна не кажет нам свой ясный лик, скажем тёте спасибо, что хоть совсем уж задом не повернулась.
— Где-то здесь должна быть караулка, — заявил он автомату. — Потому как колючка, электроизгородь и прочие прелести могли б остановить… ну, допустим, заблудившуюся корову — не горгону, разумеется, а обычную молочную бурёнку. Говорят, Сашка, бродили они До войны чуть ли не сами по себе, хоть и с трудом в такие сказки верится — а вот если к шахте попыталось лезть чего-нибудь двуногое? Нет, без людей система охраны быть не могла, и люди эти должны были быть при оружии. На крайняк, — задумчиво добавил он, — попробуем колпаки расковырять.
Швейцарец
Выставленный точно на середину полированной столешницы мешок смотрелся плохо. Можно даже сказать — отвратительно. Совершенно не гармонировал ни с благородной лакировкой, ни с бронзовой чернильницей, ни даже с потрескавшейся белой пластмассовой коробкой селектора. Вдобавок от него разило…
— За-апашок… мля!
Швейцарец едва заметно пожал плечами.
— Сами же хотели головы, — напомнил он.
— Ну так, — районный скривился ещё больше, — чего ж ещё хотеть?
— Другие просят пальцы или уши…
— А толку с них? — перебил Швейцарца районный. — Чай, не прежние времена, когда наука дактилоскопия на кажного варнака особую папочку с отпечатками евойными имела!
— …но чаще всего мне верят на слово, — спокойно закончил Швейцарец.
Ему было скучно. «Как там именовал это Старик? Дежа вю? Очередное помпезно-безликое здание бывшего райкома, очередной бывший… Впрочем, — подумал Швейцарец, — Веньямин Петрович Чеботарёв на бывшего партайгеноссе не похож. Хоть по возрасту и подходит. Скорее всего, попросту не хватило фантазии переименовать захваченный трон».
Чеботарёв фыркнул и, дёрнув подбородком, придавил большим пальцем правой белую кнопку — не селектора, как с лёгким ехидством отметил Швейцарец, а привинченного к столешнице дверного звонка.
Звонка, впрочем, слышно не было, но секундой позже в кабинет сунулось нечто вихрастое и конопатое.
— Веньямин Петрович, звали?
— Звонил, а не звал, — строго произнёс Чеботарёв. — Учу тебя, лопуха, учу…
— Виноват, Веньямин Петрович.
— Виноват он, — районный зло дёрнул кончик уса. — На виноватых воду возят. И дрова… брёвнами.
— Если прикажете, Веньямин Петрович, — пробормотал вихрасто-конопатый, — могу и брёвна. Не горожанин ведь, с трактором управиться…
— С трактором, — перебил его Чеботарёв, — и дурак сумеет! А ты без трактора попробуй, ручками!
— Так… — вихрастый осёкся, сообразив наконец, что наиболее подходящими для него звуками сейчас будут звуки покаянного молчания.
— Трактором… — уже спокойнее повторил Чеботарёв, зачем-то перекладывая папку красной кожи слева направо. — Вот ещё.
Конопатый издал странный полувсхрип-полусвист, идентифицированный Швейцарцем после недолгого колебания как попытка изобразить виноватый вздох.
— Мешок видишь?
— Его, Веньямин Петрович, сложно не… то есть вижу!
— Отнесёшь его к Желябову. И скажешь, что я приказываю эти… то, чего в мешке, выставить на площади перед райкомом. Для опознания и назидательного эффекта. Но не у входа, а напротив, на той стороне. Понял?
— Понял, Веньямин Петрович, — вихрастый энергично закивал. — Выставить. Для эффекта. Только…
— Что?
— Веньямин Петрович… жара. А тут запах. Мухи слетятся.
— Мухи… а, ну да, мухи… слетятся, — районный, чуть наклонив голову, почесал правый висок. — Придумать бы чего…
— С точки зрения назидательного эффекта, — тихо проговорил Швейцарец, — а также исторического опыта лучше всего насадить их на колья.
— Колья, — Чеботарёв задумчиво покосился на мешок, — пригодились бы, будь здесь не верхние, так сказать, оконечности, а персоны целиком. Тогда да. Помню, в соседнем районе лет семь назад Шахреддинов, тамошний… Жорка, ну кто у них тогда был?
— Хан был, Веньямин Петрович. И район ханством обзывался.
— В общем, донимала его ватага одна, человек двадцать шесть, крепко донимала. Так что, когда накрыли ребятушек этих, то пятерых, что живыми взяли, товарищ хан приказал на колья посадить.
— А на кострах у вас ещё не жгли? — с интересом спросил Швейцарец.
— Пока обходимся, — хмыкнул районный. — Было, правда, дело… году на третьем после войны… девка… из беженцев… заболела. То ли «серую лихорадку», то ли ещё какую дрянь подцепила, а народ тогда был злой да пуганый… загнали всё ихнее семейство в хибару, дверь бревном подпёрли, хворост под окна…
— Веньямин Петрович, — неожиданно выпалил Жорка, — а может, того, под стекло упрятать? Взять на первом этаже стол для экспонатов.
— О! — Чеботарёв довольно оскалился. — Не зря всё-таки я тебя держу… хоть и дурак дуриком, а местами ты, Жорка, всё ж умный. Давай, чеши к Дуремар… к Желябову… только добавь, пусть он процесс выноски лично проконтролирует. А то…
— Веньямин Петрович, не беспокойтесь, всё бу сде в лучшем виде! — пятясь к двери, скороговоркой выпалил Жорка.
— Смотри мне…
Тот факт, что петли у двери последний раз смазывали при царе Горохе, Швейцарец отметил, ещё когда заходил сам. Особенно верхнюю. «Как он только этот скрип терпит изо дня в день? Звук ему нравится, что ли?»
— Ты, — обернулся к нему районный, — чего до сих пор стоишь? Давай, садись, вон кресел скоко! А я ща… — он снова придавил кнопку звонка, но на этот раз с двойной паузой.
— Спасибо. Мне лучше так.
— А? — растерянность, на долю секунды промелькнувшая во взгляде Чеботарёва, наигранной не была. «Царь и бог» отдельно взятого Тулуповского района и в самом деле не понял фразу гостя. — Чего лучше?
— Стоя.
«Потому что я не имею привычки сидеть за столом с кем попало», — мысленно закончил фразу Швейцарец и представил, как бы передёрнулось лицо районного, услышь он подобный ответ.
— Восемь часов с мотоцикла не слезал.
— А-а… понял.
Дверь вновь издала посмертный визг. В освобождённый ею проход неторопливо вплыл широкий поднос. На подносе стояли хрустальный графин, два гранёных стакана, тарелка с тонкими ломтиками ветчины и — Швейцарец с трудом сдержал искушение протереть глаза — голубенькая фарфоровая вазочка с букетом ромашек.
