«Как гвозди, — подумала Анна, — эти его слова — как гвозди…
…гвозди, которыми прибивают к кресту».
— Зачем?
— Затем, что это — война, — сухо произнёс Швейцарец. — Вот так она и выглядит. Ты не знала этого? Я тоже… только догадывался.
— И что ты будешь делать теперь? Когда — знаешь?
— Я её закончу!
Командир
— «Васильки» пусть установят здесь, — приказал он. — Организуй! Пусть тащат из лагеря все мины, все, что есть, до последнего ящика. И воду, вёдрами. Обстрел должен быть непрерывный, два стреляют, два остывают!
— Все мины? — изумлённо переспросил Игорь.
— А ты как думал? — Швейцарец криво усмехнулся. — Это бой — последний, он же решающий. Те, в «Огоньке», это понимают отлично и драться будут отчаянно. И ты пойми наконец — тому, кто сегодня победит, никакие мины-снаряды и прочее уже не потребуются… а тому, кто проиграет, тем более!
Он был весь в масле и копоти — «огонькам» всё же удалось зажечь их трофейный танк, но добились они этого успеха слишком поздно, чтобы переломить ход сражения. Траншеи перед оградой были уже давно захвачены, бетонный забор проломлен в пяти местах, чадно горели столовая и один из жилых корпусов. И хотя засевшие в остальных строениях продолжали драться с отчаяньем людей, которым некуда отступать и не у кого просить пощады, исход боя уже не вызывал сомнений.
— Я понял, — быстро сказал Игорь. — Миномёты сейчас будут.
— Хорошо. И, — Швейцарец огляделся, — передай третьему взводу, пусть активнее двигаются вперёд, их туда не спать посылали. Вон, гляди — между корпусами какие-то шальные «огоньки» вовсю перебегают… куда этот Жигов смотрит… вместе со своими пулемётчиками? Пусть броском идёт к стене, перекрывает огнём окна и гранатами, гранатами… что, как на учениях, так первый, а как в бою, так всё забыл?
— Гранат мало уже, — озабоченно произнёс Игорь. — А этих гадов ещё выкуривать и выкуривать.
— Трофеи где? — оскалился Швейцарец. — Пятьдесят человек в трофейную команду были выделены? Чем они занимаются, ботинки себе выбирают? Гранаты нужны, ленты снаряжённые нужны… всё ж есть, всё валяется, подобрать и принести! Давай, шевели своих! А то, я смотрю, вы, похоже, решили — ура, победа, можно расслабиться, можно уже и на рожон лишний раз не лезть! Хрена — если сейчас не дожмёте, будет вам не победа, а… — он увидел идущую к нему Анну. — Короче, давай, покажи, что ты тут главный, а не так, памятник самому себе!
— Я искала тебя.
— А чего меня искать-то было? — удивился он. — Я вон где, — Швейцарец мотнул головой в сторону костра имени «Т-55», — был. Чёрт, жалко танк, я уж было думал его забрать, вместо бэтээра. У него и броня потолще, и проходимость не в пример.
— Я искала тебя, — повторила Анна. — Хотела сказать, что Белоснежка тебя звала.
— Ничего не понимаю, — озадаченно произнёс Швейцарец. — Я же приказал ей рядом с тобой быть. И вообще, где она?
— Она мертва.
— ЧТО?!
— Когда брали траншеи, слева, где эти, из брёвен…
— Блиндажи…
— …блиндажи, один пулемёт никак не могли задавить, все лежали. Она сказала, что, если так будет дальше, «огоньки» успеют пере… — Анна закашлялась, — перегруппироваться, и всё будет напрасно. Взрослые лежали, а девчонка встала и пошла.
— А ты…
— Остановить её я не смогла.
— А ты. Где. Была?
— А я пошла рядом с ней, — Анна большим пальцем ткнула себя в грудь, там, где на фигурной вязи чётко выделялись две «звёздочки» попаданий. — Нас одной очередью свалило… только у неё панциря не было.
Швейцарец сел на землю. Анна, чуть поколебавшись, опустилась рядом.
— Белоснежка просила, чтобы ты забрал гитару, — тихо сказала она. — Всё время это повторяла. Я говорила, что ей нельзя, что ей надо молчать, а она всё время повторяла… чтобы гитару забрал ты, потому что никто в лагере играть не умеет, а ты умеешь.
Он молчал.
— Швейцарец?
— Что?
— Откуда она узнала, что ты умеешь играть?
— Я сказал ей об этом. Прошлой ночью.
— А. Так вот где ты был.
— Да, — Швейцарец начал медленно расстёгивать воротник рубашки. Пальцы не слушались его, пуговка всё время выскальзывала, и полминуты спустя он попросту рванул ворот. — Я был с ней. Всю ночь. Играл на гитаре. Голоса у меня нет, но играть я научился.
Глава 17
Я в весеннем лесу пил берёзовый сок…
Анна
Найти здесь более-менее «чистое» место для ночлега было почти нереально. Про юг, где потемневший небосвод слабо подсвечивало над бывшим Внуково — сейчас это можно было назвать разве что Внуковской Воронкой, — даже и вопроса не возникало. Северней же, судя по заливистому щёлканью радиометра, тоже когда-то имелось нечто достойное мегатонн — позиции противоракет, как предположил Швейцарец, не сумевший, впрочем, хоть сколь-нибудь внятно обосновать это своё предположение.
И всё-таки они сумели его отыскать — такое место. Берёзовая рощица, прикрытая с юго-востока длинным холмом, очень походила на прилёгшего спать верблюда, двугорбого. Холм, похоже, и принял на себя основную часть радиоактивных осадков, сохранив берёзки, — когда Швейцарец отошёл на десяток шагов, выяснилось, что фон в рощице даже ниже, чем даёт броня их бэтээра. Что, впрочем, было вовсе не удивительно — с учётом того, сколько активной пыли они насобирали в процессе катания по московским руинам.
Гитару Швейцарец притащил, как только развели костёр. Анна поначалу отнеслась к этому без особого восторга — она давно уже хотела не просто есть, а жрать. Гитара же весьма чётко обозначала, что готовить сегодня придётся без помощи мужчины.
— Удивительно, правда, — словно не замечая её взгляда, сказал Швейцарец. — Столько лет прошло… будто бы она именно меня все эти годы ждала. Корпус не рассохся… и струны… серебряные…
Согнувшись над гитарой, он любовно погладил струны… прозвенел… нахмурившись, подкрутил колок… взял аккорд.
— В юности, — он говорил, обращаясь будто бы и не к Анне, а к кому-то третьему, незримо сидящему за их костром, — была у меня одна любимая… песня. Из довоенного фильма. По десятку раз на день тот эпизод крутил, плёнку до дыр протёр — и выучил.
Я в весеннем лесу пил берёзовый сок,
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,
Что имел — не сберёг, что любил — потерял.
— Хоть и не знал ещё, — неожиданно прервавшись, сказал он, — что песня эта — про меня. Вернее, про нас. Про таких, как мы с тобой, Анна.
Что имел — не сберёг, что любил — потерял.
Был я смел и удачлив, но счастья не знал.
