Размахнувшись, Марта с такой силой прихлопнула назойливую мошку, что разведчик поспешил сдаться: после такого удара его творение просто обязано было исчезнуть.
— Ты не понимаешь…
«Еще как понимаю…» — Ральф мысленно ругнулся. Марта, конечно, хотела быть в курсе всех дел, и боялась за Майера, и, наконец, ей было просто приятно лишний раз о нем поговорить и…
Он вдруг поймал себя на том, что страшно завидует Алексу. Когда Ральф около четверти часа назад только увидел Марту, ему было настолько плохо, что даже комплимент в ее адрес он произносил, чуть ли не стиснув зубы, но за время, пока она находилась рядом, разведчик словно отогрелся. Даже здесь, в Тайге, среди постоянных опасностей и ненависти, женщина продолжала сохранять тепло нормальной жизни — потому что все время думала о любви. Остальное: интриги, соперничество — интересовали ее не сами по себе, а как нечто, имеющее отношение к ее возлюбленному, как то, что могло ему угрожать и то, от чего его следовало уберечь. Такая, как она, действительно была на это способна, и совсем не потому, что редкому мужчине уступала в силе. Настоящая сила была в другом: в изгибах ее тела, в том, как от каждого движения упруго колыхалась на груди рубашка…
«Господи!» Ральф затаил дыхание. Живой неизъяснимый восторг фонтаном вырывался откуда-то из солнечного сплетения, растекался вокруг, и каждый участок тела, которого касался этот поток чистого счастья, тут же откликался, благодарно возвращая в общий источник многократно усиленное сладостное чувство.
«Амалия…» — робко напомнил внутренний голос.
«Знаю… помню… — откликнулся разведчик. — Но я должен вернуться к ней живой, а полчаса назад я умирал…»
— Михаэль, я… я не уверена, но мне показалось, Алекс… — Марта впервые назвала командира по имени, — пытался тебя убить.
— Тебе показалось, — глядя в непривычно напряженные глаза женщины, улыбнулся Ральф.
— Правда?
— Правда. Кстати, — разведчик сделал паузу и продолжал уже по-немецки: — Те уроки не пропали даром: ты говоришь по-английски очень, очень хорошо. Можешь мне поверить. Если бы я не знал, какой язык твой родной…
Неожиданно Марта всхлипнула и прижалась к его груди.
— Полегче, девочка, полегче, — осторожно отстраняясь, засмеялся Ральф. — Я ведь не каменный.
— Неужели? — Слезинки еще висели на ресницах, но глаза женщины уже снова смотрели насмешливо.
— Я тоже.
— Только не говори, что и в «Sunrise» ты потащилась за мной.
— Потащилась за тобой, — неподражаемо сморщившись, согласилась Марта.
Она еще хотела добавить, что это было давно, но не успела: Ральф снова привлек ее к себе.
Марта заколебалась. Ее обнимал человек, о котором она грезила всю свою юность. Медальон с его портретом по-прежнему лежал где-то там в ящике письменного стола… Тетрадь, от начала до конца исписанная его именем; и слезы, слезы — море слез… Но потом в ее жизни появился другой. У него были черные, колечками, жесткие на ощупь волосы и темные продолговатые глаза, которые от страсти сначала становились влажными, а потом абсолютно пустыми, и сам он начинал мелко-мелко дрожать… В такие минуты ей почему-то хотелось его уберечь, защитить… От кого?
Сейчас Марта, наоборот, чувствовала маленькой и беззащитной себя, потому что ее впервые обнимал тот, кто был выше и сильнее. Впрочем, нет — сила, которая от него исходила, являлась, скорее, силой внутренней, уверенностью в себе, мужественностью, что ли?
«Михаэль…» — Марта вдруг вспомнила, как однажды он на ее глазах обнимал другую, и все, что столько лет дремало где-то на самом дне памяти, вырвалось наружу…
В первые минуты Ральф показался даже грубым (его руки откровенно ее ощупывали — унизительно и немного больно), а его слова — примитивными и пошлыми. Но это только в первые минуты, потому что затем словно исчезла какая-то преграда, и Марта поняла, что виновата она сама — ее неопытность, зажатость, ее глупые предубеждения.
Ральф любил и ласкал ее всю, не обходя вниманием ни один дюйм тела — языком, губами, взглядом; а когда его пальцы спускались вниз и проникали вовнутрь, Марта замирала и почти переставала дышать, боясь, что все произойдет слишком быстро — кончится для нее, так по-настоящему и не начавшись…
Он вошел быстро — прямо с лету — не примеряясь и не мешкая, и в ней сразу запульсировало, забилось… Ральф с улыбкой ждал…
Ветер уже смазал некогда четкие огненные линии, которые теперь лишь слабо розовели на фоне серо-сине-фиолетового неба, но на обнаженном плече женщины крошечный полукруг с расходящимися в разные стороны лучами остался неизменным, и для мужчины, который улыбаясь смотрел на нее, этот рисунок снова был символом восхода.
* * *
Ветра почти не было. Он точно устал, нагнав накануне тяжелые темно-серые облака. Нагнал и теперь отдыхал, лишь иногда поигрывая последними засохшими, скрученными листьями. Амалия медленно шла по аллее. С трудом представлялось, что еще совсем недавно кроны этих деревьев полностью закрывали небо — сейчас же, кроме редких, не успевших опасть листьев, кое-где сохранилась потемневшая, растрескавшаяся скорлупа от плодов. Сами орехи валялись на земле — ими было усыпано все вокруг.
Амалия подняла один из них, очистила от налипшей грязи. Гладкий и блестящий, он не был однородным по цвету: темно-коричневые разводы на более светлом фоне делали орех похожим на камень. На агат? Или на яшму? Скорее, на агат… Амалия зачем-то опустила каштан в карман. Огляделась.
Где-то здесь все это и произошло, только тогда они с Михаэлем шли в обратную сторону, и над головой величественно колыхались раскидистые вееры-листья. Как гармонично смотрелись они летом — и как дико и тоскливо казалось без них сейчас. У Амалии сжалось сердце. Отец Небесный! Что же она такое творит? Ведь она знала Михаэля всего лишь несколько часов. А потом почти полгода разлуки и никакой гарантии, что приведется увидеть его вновь.
Амалия даже слегка ужаснулась, вспомнив, как много всего произошло за эти полгода — и сколько еще произойдет, если сегодня ночью в условленное время за ней заедет Патрик, и она взойдет на его корабль. И снова ничего определенного. Однако оставаться здесь, сходить с ума, надеяться и страдать — тем более не для нее. Это Анна умела столько ждать и, вопреки очевидному, не верить в гибель того, кого любила.
«Любит…» — мысленно поправилась Амалия: Анна ведь, похоже, и сейчас продолжает надеяться на чудо. Пусть. Пусть хотя бы для нее Карлос остается живым.
Но она, Амалия — не Анна, она не способна тридцать лет надеяться на встречу. У Анны, по крайней мере, был Михаэль, их сын — у Амалии же, кроме воспоминаний о нескольких часах, проведенных вместе, не было ничего.
Она даже не знала, жив ли Михаэль… Может, пока не поздно, остановиться?.. Нет, воображаемый маховик гигантской невидимой машины был раскручен, и остановить его было уже не в ее силах… Бедный отец. Что с ним будет, когда он узнает? А Кэтлин? Конечно, она в курсе, куда и зачем отправляется мать, но пока еще вряд ли по-настоящему осознала, что происходит. И обиделась… Обиделась из-за того, что Лора не хотела с ней оставаться (Амалия грустно улыбнулась, вспомнив, как ржала и вырывалась из рук молодой хозяйки лошадь). Лора — единственная — поняла все до конца. Или, скорее, почувствовала: животные всегда чувствуют…
