— Раль (так Онк называл Ральфа) видеть Слен? — спросил он во время привала, дождавшись, когда они останутся наедине, и посмотрел так, что разведчика в очередной раз покоробило от этого странного сочетания примитивной, как у совсем маленького ребенка, речи и взгляда взрослого умного человека.
— Нет.
— Раль знать имя Слен, — возразил Онк.
«Ах ты паршивец… — восхитился Ральф. — Соображаешь…»
— Раль знает все. Понял? — сказал он вслух.
Б'буши оскалил зубы в улыбке и покачал головой:
— Все нет. Все никогда.
Ну, Канда: этот покрытый шерстью с головы до пят семифутовый гигант, видите ли, еще и философствует!
— Тебе так сказал С'лейн?
— Слен, — подтвердил б'буши.
— Если С'лейн тебя учил и был добрым, то почему ты его боялся?
— Слен колду, — просто объяснил Онк.
— Значит, ты против колдовства?
Онк затряс головой.
— Слен колду плохо. Шу колду хорошо. Шу лечить Онк.
— По-твоему, получается, твой Шу тебя лечил? — усмехнулся Ральф.
— Онк нельзя лечить, — в глазах гиганта появилась грусть.
Он собирался что-то добавить, но осекся, увидев возвращавшегося Яна. Десантник с трудом переносил б'буши — Онк платил тем же, и Ральф, глядя на них, кажется, начинал понимать одну из главных проблем Канды: эти гиганты обладали достаточно высоким уровнем развития и, наверняка, претендовали на то, чтобы считаться полноценной разумной расой, однако жители Метс и Атви видели в них лишь злобных тварей, выродков, мутантов — чем и пользовались слуги Нечистого.
Умело играя на чувствах б'буши, темные братья приобрели себе союзников, хотя, будь люди терпимее и мудрее, те же многочисленные орды могли повернуться и против «лысых колдунов», которых (как выяснил разведчик) эти существа не особенно-то жаловали. Правда, поразмышлять на эту тему в очередной раз Ральф не успел:
— Б'буши! Много! В нескольких милях отсюда!
— Искать Онк.
И Ян, и подошедший Риу, и Ральф, который уже переключился было на десантника, уставились на гиганта.
— Ты уверен?
— Шу сказа… Онк жить плохо…
Только этого и не хватало. Ну, конечно, этот чертов шаман вбил себе в голову, что живой Онк принесет вред и ни за что не успокоится, пока не увидит его мертвым — потому-то вокруг приговоренного и была создана иллюзия, отпугивающая зверей. Спустя положенное время б'буши, естественно, вернулись и, не обнаружив труп…
Взгляд Яна словно жег спину, а Риу, который предпочитал открыто не выражать свои чувства, попросту отвернулся.
«Ясно…»
— Онк, куда ни за что на свете не сунутся твои сородичи?
— Город.
— Тогда вперед, — Ральф энергично поднялся — Онк не шелохнулся. — Что, и ты тоже боишься? — улыбнулся разведчик. В ответ гигант замотал головой. — Тогда…
— Ральф, — перебил его Ян. — Он не может идти с нами.
Разведчик медленно повернулся.
— Да? И кто это решил?
Лет в десять-двенадцать Михаэль постоянно ходил в синяках, и мать, которая сначала ахала, видя в очередной раз заплывший глаз или разбитый нос сына, вскоре привыкла и почти перестала обращать внимание. Правда, со временем это прекратилось: с Михаэлем перестали связываться, а если кого-то порой и вводила в заблуждение его улыбчивость, то не надолго. Как и сейчас: Ян увидел лицо санрайзовца и потерял всякую охоту спорить.
— Так мы идем?
Десантник поспешно опустил глаза, однако стоило Ральфу отвернуться, поднял их снова: светлые леденистые глаза десантника встретились с горящими темными бусинками-глазками гиганта — и между противниками был заключен безмолвный договор.
* * *
Б'буши не зря сторонились заброшенных городов. Не жаловали их и люди, лишь самые отчаянные или надеявшиеся разбогатеть на продаже древних диковин рисковали пробираться к развалинам. То, что там было опасно, знали все, однако никто ничего не мог сказать наверняка. Говорили о какой-то смертельно опасной болезни, которой заражался любой посетивший разрушенный город; о ловушках, якобы подстерегавших на каждом шагу, о таинственной жизни и о многом таком, что боялись даже произносить вслух.
Возможно, кое-что из подобных россказней и не было лишено основания — но как бы там ни было, не вернувшиеся сами невольно становились частью этой тайны, а вернувшиеся предпочитали держать язык за зубами, ибо подобные признания были равносильны самоубийству. И тем не менее на рынках Нианы и других городов регулярно появлялись и уходили за кругленькие суммы весьма замысловатые штуковины, о происхождении которых купцы, естественно, особо не распространялись или наплетали такие небылицы, что никому и в голову не приходило принимать их всерьез. Впрочем, состоятельные кандианцы, что покупали редкости, изготовленные руками далеких предков, довольствовались и этим: если приобретение контрабандного товара могло навлечь массу неприятностей, к чему тогда лишние разговоры?
За семнадцать лет странствий Ральф повидал немало оставленных городов, и хотя конкретно о кандианских слышал немного, предполагал, что здешние развалины не должны особенно отличаться от попадавшихся ему ранее. Самое опасное, что могло там ожидать, конечно, была радиация — такие места разведчик просто обходил стороной; затем, следы новых жителей — от облюбовавших это место, часто довольно агрессивных, животных до многочисленных банд так называемых «черных археологов», которые во всех проходивших мимо видели исключительно конкурентов. На третье место Ральф поставил бы различного рода промышленные объекты — на глаз неискушенного землянина восьмого тысячелетия, ничем не отличавшиеся от других застроек. К счастью, многие из бывших заводов, фабрик и складов уже «выдохлись» и теперь не представляли опасности, превратившись в безобидные груды обломков. Ну и, конечно, не стоило забывать о рельефе, климате — из-за которых достаточно крепкие с виду конструкции оказывались на поверку совсем хрупкими и готовыми обрушиться в любую минуту, — и еще об очень-очень многих особенностях данной конкретной местности.
Нечего и говорить, что посещать подобные памятники старины Ральф не любил, и сейчас, приближаясь к одному из них, ощутил еще одну непременную для него спутницу всех умерших населенных пунктов: тоску. То ли передавшаяся по наследству от выживших после Смерти предков, то ли навеваемая картинами запустения, она возникала при виде первых же признаков руин, усиливалась по мере продвижения в глубь их и ноющей болью надолго застревала потом в сердце, заставляя о ком-то или о чем-то жалеть, оплакивать чью-то судьбу.
«Начинается…» — осторожно наблюдая за реакцией своих спутников, с неудовольствием подумал Ральф. Эти проклятые развалины всегда и на всех производили впечатление, вселяя если не тоску и страх, то, по крайней мере, уважение, заставляя тише ступать, говорить шепотом, оглядываться. Зачастую подобное поведение оказывалось единственным спасением, однако некоторые столь глубоко проникались своими внутренними ощущениями, что у них замедлялась реакция, и они почти теряли связь с внешним миром, который тем временем отнюдь не дремал. Развалины, по мнению Ральфа, находились как бы в двух мирах: первичном, древнем, который так сильно действовал на новичков, и вторичном, современном, населенном существами, давно переставшими ощущать мучительное обаяние более древнего слоя.
