* * *
Самолет Рейфорда совершил посадку в аэропорту «О'Хара» в час по чикагскому времени. Он позвонил домой и услышал автоответчик:
«Привет, Хлоя, — сказал он, — я вернулся раньше, чем предполагал. Просто хочу предупредить тебя, что буду дома ровно через час и…»
В этот момент трубку взяла Хлоя. У нее был ужасно расстроенный голос.
— Привет, папа, — пробормотала она.
— У тебя крупные неприятности?
— Нет, просто я потрясена. Папа, ты знал, что у Бака Уильямся есть женщина?
— Что!?
— Это так. Они уже обручены. Я ее видела. Она переносила коробки в его квартиру. Маленькая худощавая девушка с прямыми волосами, в мини-юбке.
— Может быть, ты приехала по неправильному адресу?
— Нет, это была его квартира.
— Ты слишком спешишь с выводами.
— Папа, послушай. Увидев ее с этими коробками, я настолько обезумела, что проехала еще некоторое расстояние, потом остановилась на стоянке и разревелась. Затем, около полудня я отправилась повидаться с ним в бюро «Глобол уикли» и увидела ее как раз в тот момент, когда она вылезала из своей машины. Я спросила ее: «Вы здесь работаете?» Она ответила: «Да, я могу вам чем-нибудь помочь?» Тогда я сказала: «Мне кажется, я видела вас сегодня рано утром». Она ответила: «Может быть. Я была с моим женихом. Вы кого-то хотите здесь увидеть?» Не говоря ни слова, я повернулась и ушла.
— Но потом ты поговорила с Баком?
— Ты смеешься! Я больше никогда не буду с ним разговаривать! Подожди минуту, кто-то звонит в дверь.
Спустя минуту Хлоя вернулась.
— Не могу в это поверить. Если он думает, что это может что-то изменить…
— Что?
— Цветы! И, конечно же, без записки. Он наверняка видел, как я уезжала и в каком состоянии. Приехав домой, ты найдешь их в мусорном ведре.
* * *
Примерно в два часа дня Бак с Хаимом Розенцвейгом оказались в роскошной приемной генерального секретаря ООН. Хаим что-то оживленно рассказывал Баку, но тот лишь делал вид, что внимательно слушает. Он молча молился, так как не мог понять, было ли охватившее его ощущение зла чисто психологической реакцией, поскольку он знал, что Николае Карпатиу рядом, или же этого человека действительно окружала какая-то демоническая аура, которую способны почувствовать только последователи Христа. Бака согревала мысль, что Брюс сейчас молится за него. Вместе с тем он вдруг подумал, что напрасно не сообщил Рейфорду и Хлое о своей поездке. Обратный билет у него был на пять часов. Он должен был как раз успеть на запланированное Брюсом восьмичасовое собрание. Мысли Бака перешли к этому собранию. Он подумал, что может быть Хлоя примет приглашение поужинать с ним вдвоем до собрания.
— Так что вы об этом думаете? — спросил Розенцвейг.
— Простите меня, доктор, — ответил Бак, — я отвлекся.
— Камерон, не надо волноваться. Да, Николае был раздражен, но он намерен сделать для вас все самое наилучшее.
Бак пожал плечами и кивнул.
— Я говорил вот о чем. Мой дорогой друг ребе Цион бен-Иегуда закончил свое трехлетнее исследование и меня не удивит, если он получит за него Нобелевскую премию.
— Свое трехлетнее исследование?
— Вы совсем не слушали меня, мой друг?
— Простите меня.
— Когда мы будем у Николае, вы должны будете взять себя в руки.
— Все будет в порядке. Обещаю вам.
— Хорошо. Так слушайте: Еврейский институт изучения Библии поручил ребе Циону бен-Иегуде в течение трех лет провести исследование.
— Какое исследование?
— Библейских пророчеств относительно Мессии, чтобы мы, евреи, могли бы узнать его, когда он придет.
Бак был потрясен. Мессия уже пришел, а евреи его не узнали. Когда он явился в первый раз, они его не узнали. Что мог сказать Бак своему другу? Если бы он назвал себя «святым времен скорби», как Брюс называл уверовавших после восхищения, он только навредил бы себе. Розенцвейг был доверенным лицом Карпатиу. Конечно, Баку хотелось ответить, что подлинные исследования мессианских пророчеств могли привести только ко Христу. Но он просто спросил:
— В чем состоят основные пророчества о Мессии?
— По правде говоря, — ответил Розенцвейг, — я не знаю. Я не принадлежал к числу религиозных евреев до тех пор, пока Бог не уничтожил нордландские Военно-воздушные силы. Да и сейчас не могу сказать, что я набожен. Я всегда относился к мессианским пророчествам так же, как ко всей Торе. Символически. Раввин синагоги, которую я время от времени посещал в Тель-Авиве, говорил, что не имеет значения, верим ли мы в Бога как в существо или как в понятие. Это соответствует моему гуманистическому мировоззрению. Религиозные люди, евреи или другого вероисповедания, редко способны произвести на меня лучшее впечатление, чем атеист с добрым сердцем. Доктор бен-Иегуда был моим студентом двадцать пять лет тому назад. Он всегда был правоверным евреем, ортодоксальным, но все же не фундаменталистом. В конце концов он стал раввином, но совсем не потому, что я научил его этому. Я всегда любил его. Недавно он сказал мне, что завершил свое исследование, что это самый законченный и благодарный труд, который ему приходилось делать. (Розенцвейг сделал паузу.) Мне кажется, вы удивляетесь, почему я рассказываю вам все это.
— Честно говоря, да.
— Я добиваюсь того, чтобы раввин бен-Иегуда был зачислен в штат Карпатиу.
— В качестве кого?
— Духовного советника.
— А он подыскивает себе духовного советника?
— Он еще даже не подозревает об этом, — сказал Розенцвейг, громко засмеявшись и хлопнув себя по бедрам, — Однако пока что он доверял моим оценкам. Поэтому и вы здесь.
Бак удивленно поднял брови.
— Я-то думал, это оттого, что Карпатиу считает меня лучшим в мире журналистом.
Розенцвейг наклонился к нему и сказал заговорщицким тоном:
— А почему, вы думаете, он в этом убежден?
* * *
Рейфорд никак не мог дозвониться Хлое из телефона в автомобиле. Но наконец ему это удалось.
— Я хотел узнать, не захочешь ли ты выйти пройтись со своим стариком вечером? — спросил он, думая, что ее нужно как-то развлечь.
— Не знаю, — ответила она. — Спасибо, папа, но мы ведь собирались пойти на собрание к Брюсу в восемь часов, верно?
— Я бы хотел пойти, — ответил Рейфорд.
— Давай останемся дома. У меня все нормально, я только что разговаривала по телефону с Брюсом, хотела узнать, будет ли Бак.
— И что?
— Он не уверен, но надеется, что будет. А я надеюсь, что нет.
— Хлоя!
