Осторожно бредя среди кустов, слабо освещенных луной, Пит ломал голову над тем, как ему следует поступить.
«Как мне в данных обстоятельствах реализовать благородный идеал непротивления? Куда ни кинь — всюду клин. Где мне взять силы, чтобы любить Люфтойфеля — или кого бы то ни было — безотносительно к тому, что он сделал, что он за человек? Мне должно любить каждую единицу бытия только за то, что она существует. Но такие высокие требования любви приложимы разве что к самому Господу, а не к бренной плоти. Однако именно это и есть тот идеал, к коему мы обязаны стремиться. Любви никогда не бывает слишком много. Не знаю, путаюсь. Бывало, что я чувствовал эту вселенскую любовь ко всему, но это чувство быстро иссякало. В чем причина приливов и отливов любви? Быть может, это просто биохимия? Накопилось в крови больше такого-то вещества — и пылаешь кроткой любовью. Накопилось больше другого вещества — и из тебя прет агрессия. Искать причину причин — гиблое дело. А впрочем, в моей памяти гвоздем сидит тот день, когда Лурин спросила: «Что такое ein Todesstachel?» — а я стал толковать про жало смерти и потом ощутил, как это самое жало входит копьем в мой бок — о Боже, какая боль, этот заостренный крюк, вгоняемый в меня с небес. Господь Всемилостивый, пощади и помилуй, и я в агонии мечусь, как фигура в пляске смерти, и Лурин пытается остановить и успокоить меня, и вот я вижу это копье, слежу его древко от самой Земли до горних высот, откуда на меня взирают те трое, которые пригвождают меня и удерживают, и в глаза смотрю, о Лурин, сердце моих исканий, и твой вопрос здесь и там, и тут и везде эта боль никогда не закончится, но брызжет, брызжет из-под нее радость и учащеннее дышится, когда то жало пронзает меня вновь в сердцевине лесов и в этой ночи, о Ты, в Котором Все, я здесь и больше не вопрошаю, но я действительно…»
Впереди возникли фигуры Шульда и Тибора у костра. Они смеялись и казались такими счастливыми, что и Питу стало хорошо на душе. Он ощутил, как что-то мягко коснулось его ноги. Это был Тоби. Пит нагнулся и ласково погладил его по загривку.
Нежно прижимая куклу к груди, Алиса баюкала ее, раскачиваясь всем телом — влево-вправо, взад-вперед. Потом она присела на корточки, усадила куклу в кузов большого игрушечного грузовика и легким толчком пустила машину вниз по покатому коридору. Алиса весело засмеялась, глядя, как ускоряется движение грузовичка. Но тут он ударился о стену, перевернулся и вывернул куклу на пол.
— Нет! Нет! Нет! Нет!
Алиса подбежала к кукле и взяла ее на руки.
— Нет! Все будет хорошо!
Она поставила на колеса опрокинувшийся грузовик и снова усадила в него куклу.
— Ну-ка, — сказала она, опять толкая грузовик вниз по коридору.
И снова смеялась, наблюдая за лихой ездой машинки, которая чудесным образом лавировала между препятствиями. Когда же грузовик с силой уткнулся в ящик с кафелем, кукла совершила кульбит в воздухе и ударилась об острый угол — голова отвалилась, а тело покатилось дальше.
— Нет! Нет!
Слабоумная, тяжело шлепая ногами и задыхаясь от спешки, подбежала к месту аварии и стала прилаживать голову куклы к ее телу.
— Все будет хорошо! — приговаривала она. — Все будет хорошо!
Но голова не хотела оставаться на прежнем месте. Притискивая голову к телу, девушка подбежала к комнате с закрытой дверью.
— Папочка! — прокричала она, распахивая дверь. — Папочка! Папочка, почини!
В комнате никого не было. Сумрак, беспорядок. Алиса добрела до незаправленной кровати и грузно опустилась на нее.
— Ушел, — сказала она, баюкая на коленях свою искалеченную куклу. — Все будет хорошо! Пожалуйста, пусть все будет хорошо!
Она тыкала голову куклы на положенное место, а та расплывалась в тумане Алисиных слез. Из-за слез комната казалась еще мрачнее.
Опустив голову, корова дремала подле дерева, к которому была привязана. А Тибор в тележке пережевывал все одну и ту же мысль: куда подевалось его приподнятое настроение?
«Моя мечта, материал для моего грядущего шедевра, вожделенная цель всей моей работы — совсем рядом, рукой подать. Да, я бы, наверное, предвкушал исполнение желаний с куда большей радостью, если бы Он не являлся мне и не сделал того, что Он сделал. Теперь, когда мне твердо обещана встреча с Ним и возможность воплотить Его на полотне, горизонты моей радости распадаются, бегут прочь от меня, душа моя остается не то чтобы темным, но пустым гулким домом с опрокинутой мебелью, а моя жизнь сейчас — как переспелый плод, готовый взорваться от переполняющего сока, но распирают меня страх и непомерное тщеславие, спровоцированные последними событиями. Обратить все в гимн камням и звездам — что ж, я должен попробовать. Но только сейчас это труднее, намного труднее, чем мне прежде казалось. Эх, мне бы былую силу, как она мне нынче нужна…»
— Пит! — окликнул Тибор, когда Сэндз подошел к огню вместе с Тоби, вилявшим хвостом у его ног. — Как прогулялся?
— Прекрасно, — сказал Пит. — Такая божественная ночь.
— По-моему, у меня осталось немного вина, — сказал Шульд. — Почему бы нам не прикончить его?
— Хорошая мысль. Я не против.
Шульд передал им бутылку.
— Последнее вино. И хлеб кончился. Не думаешь ли ты, Пит, что ты очень скоро можешь оказаться в этой ситуации — допьешь свое последнее вино и съешь последние крохи хлеба? Почему ты выбрал себе такую судьбу — в наши многотрудные времена связал себя с гонимыми христианами?
Пит пожал плечами.
— Трудно сказать. Ясное дело, не потому, что хотел отличиться. Кто может с уверенностью объяснить, почему он выбрал что-то одно и позволил этому одному руководить всей его жизнью? Наверно, я хотел доискаться до истины, обрести красоту — в некоей определенной форме…
— Ты не упомянул о добродетели, — сказал Шульд.
— И это тоже.
— Понятно. Средневековые философы подчистили древних греков под христианство, так что и Платон с его обожанием добродетели вдруг стал приемлемым. Вы даже косточки Аристотеля с готовностью крестили в христианскую веру, как только нашли способ приспособить его мысли себе на потребу. Да если из вашей веры изъять идеи древнегреческих логиков и иудейскую мистику — много ли останется!
— Полагаю, Страсти Господни и Воскресение чего-нибудь да стоят, — кротко возразил Пит.
— Ладно. А как насчет заимствований из восточных мистических культов? И, если продолжить тему свинства, как насчет крестовых походов, святых войн против христиан-еретиков, а также инквизиции?
— Высказались? — спросил Пит. — Я устал от всех этих вещей. У меня достаточно хлопот с моими собственными мозгами — такой спутанный клубок мыслей! Если язык чешется поспорить, вступите в дискуссионный клуб.
Шульд рассмеялся:
— Вы правы. Ей-же-ей, я не хотел вас обидеть. Я знаю, что внутри христианства столько проблем, что нет резона притягивать их со стороны.
