Как водится, пришлось заплатить здоровьем: у него разболелась голова, затем хлынула кровь из носа. Платков в карманах он сроду не держал, да и многовато оказалось кровищи. Он был вынужден сесть на землю, прислонившись к столбу, и несколько минут сидел с запрокинутой головой, пока кровотечение не прекратилось.
Да, пожалуй, это было чересчур для одного дня: сначала оформить отсрочку для сероглазой, а теперь заявиться вынюхивать в законных владениях костлявой. Многовато на себя берешь, чувак… как бы не надорваться.
Кладбищенские ворота были открыты, калитка тоже. Никем и ничем не сдерживаемая растительность вплотную подступила к зданию конторы и уже ломилась в окна. Странное дело — след вел в контору, как будто мертвеца сначала втащили туда, чтобы уладить формальности. И хотя Параход по-прежнему не чуял того или тех, кто убил Бульдога и возился с ним после смерти, он даже в шутку не думал о том, что тот мог проделать свой последний путь без посторонней помощи.
Чистая работа. Настолько чистая, что от этой стерильности становилось не по себе.
В поисках хоть какой-нибудь зацепки Параход зашел в контору. Здесь протекала крыша и, несмотря на открытые двери, стоял затхлый заплесневелый дух. Кабинет директора кладбища производил впечатление чего-то слегка патологического: на видном месте, в рамке под стеклом, висела грамота от городских властей «За предоставление качественных услуг» (хорошо что не за «перевыполнение плана», подумал Параход); на столе и на несгораемом шкафу были расставлены глиняные фигурки и дешевые детские игрушки, причем все они без исключения имели какой-либо недостаток, словно их подобрали такими на свалке или специально калечили — вероятно, для создания особой атмосферы.
Что было в голове у директора, проводившего здесь по несколько часов ежедневно, затруднялся сказать даже Параход. Не исключено, что этот человек (лет сорока, приятная внешность, ноутбук, серый «джип» — всё это Параход увидел во мгновенной вспышке, дотронувшись до коричневой пластмассовой собаки с выпавшими глазами) просто пытался таким образом отвлечься от рутины. Мысль, что это сувениры на память (о ком?! о чем?!), мелькнула вскользь, однако смахивала на правду. Он поспешно ее прогнал.
Параход определил стул — один из пяти, — на который усадили мертвого Бульдога, но зачем и что тут происходило, понять не мог. В зеркальной ловушке грязных окон тоже ничего не задержалось; как назло, в одном из них имелось аккуратное круглое отверстие, послужившее «сливом», через который ушла информация.
Параход, которого уже тошнило от извращенных игрушек, вернулся на крыльцо конторы и посмотрел вглубь кладбища, куда ему предстояло отправиться. Никто его к этому не принуждал; никаких обязательств перед мертвецом у него не было. И тем не менее он знал, что пойдет. В его положении только таким способом можно противостоять странным влияниям, исходящим из «мертвой зоны» — черного непросматриваемого участка собственной судьбы.
32. Розовский: «Чашечку кофе?»
— Принесла? — рявкнул он, уже не скрывая нетерпения.
Ему было не до вежливости — она опоздала на пятнадцать минут, а значит, по его разумению, нарушила пункт правил о точном и обязательном исполнении инструкций «хозяина». Единственное, что ее оправдывало, — она была бабой. Что с них возьмешь. Ни одна на его памяти не могла явиться куда-либо вовремя, даже если находилась в ста метрах от пункта назначенной встречи и при этом имела получасовой зазор и швейцарский хронометр. Ни одна, мать их! Ни разу. Даже Машка всегда опаздывала на минуту или две. Но не на пятнадцать.
А эта вдобавок еще и выглядела не очень. Наверное, жизнь потрепала. Впрочем, его не интересовало, что с ней случилось. Она знала, на что шла, когда посылала заявку на отбор.
В ответ она покачала головой, и он едва сдержался, чтобы не покрыть ее матом вслух. Про себя-то он высказал всё, чего она заслуживала. К тому же его сильно раздражало выражение полнейшего равнодушия на ее лице. Похоже, виноватой она себя не чувствовала. И не осознавала, что его проблемы — это и ее проблемы. А может, уже начала свою игру? Всю сумму мог получить как «хозяин», так и «креатура» — смотря кто останется…
— Ну, и что тебе помешало? Или, может быть, кто помешал? — спросил он, дозируя яд и пытаясь подавить нарастающую злобу.
— Меня опередили.
— Кто?
— Не знаю.
— Ну-ну, подробнее! — повысил он голос. — Какого хрена тянешь?!
— Когда я пришла, сейф уже был пуст. — Ровный голос, безразличный тон. Кукла-автомат, да и только. Послал же жребий «креатурку»! Едва он ее увидел, сразу понял, что легкой прогулка не будет. А приятной — тем более.
Розовский проделал несколько дыхательных упражнений, чтобы успокоиться. Если эта сучка говорит правду, какие к ней претензии? Надо сбавить обороты, найти подход, установить контакт. Умел же он это, когда видел свою выгоду, тем более с бабами. Даже самые закрытые и неприступные из них имеют тайную калитку, обнаружив которую, получаешь доступ в садик их сокровенных чувств. Или в огородик — кому как повезет. А там уже можно и себя педалировать, особенно когда до нее дойдет, что без «садовника» совсем хреново.
— Каплина не видела?
— Нет.
— Кого-нибудь еще?
— Нет.
— Следы в холле?
— Да.
— И?..
— Мужские, женские. — Быстрый взгляд вниз, на его туфли. — Твои. И еще детские.
Так. Детские. Выходит, ночная гостья посетила не его одного.
— Его вещи были на месте? — Он имел в виду Каплина.
— Да.
— Ладно, мне надо подумать. Ступай и жди дальнейших указаний.
Она молча повернулась и направилась к выходу из пустого полутемного бара гостиницы «Дружба». Глядя ей вслед, он вдруг понял, что когда-то она была привлекательной женщиной. И, возможно, перемена не была необратимой. Сам он встречал и более запущенные экземпляры, расцветавшие заново при правильном поливе.
— Эй! — окликнул он ее, когда она уже была в дверях. — Может, чашечку кофе?
Она не оборачиваясь показала ему средний палец. «Трахнуть бы тебя в задницу», — подумал Розовский.
33. Каплин: «Почему так долго?»
— …Почему так долго? — говорила она утрированно капризным голоском, пока они лихорадочно друг друга раздевали. — Нехорошо заставлять девушку ждать.
«А в самом деле — почему? Да потому, что тебе, блондиночка, захотелось поиграть».
— Спешил как мог, — сказал он вслух, целуя ее восхитительно надутые губки.
— Врешь. Не хотел меня, да? Я тут старалась, гнездышко устраивала…
Гнездышко и вправду было ничего. Широченная арабская кровать в спальне бывшей профессорской квартиры, тяжелые шторы, темные гобелены, лампы с мохнатыми абажурами… Каплин задавал себе вопрос (один из многих), каким образом всё это сохранилось в неприкосновенности. Либо дверь уберегла, либо кто-то сторожил. Второе предположение было, конечно, притянуто за уши.
