Он ждал, уже почти надеясь, что имеет дело с проявлением аутизма. Тогда можно было бы объяснить многое: и сомнительное содержание надписей, и перекос в развитии, и даже отсутствие одежды. Многое, но не всё. Например, оставался открытым вопрос: откуда вообще взялся ребенок. Так откуда ты взялся?
Каплин осознал, что произнес это вслух — шепотом, но вслух.
Ребенок поднял голову. Всё-таки девочка. Лет пять, не больше. Глаза огромные, цвета солнца. Он никогда не видел таких глаз. В них было больно смотреть. А лицо нежное, как и положено в ее возрасте… И аутизмом, оказалось, никто не страдал.
Девочка улыбнулась ему. Два солнышка немного померкли, когда она прикрыла веки с длиннющими ресницами и сказала, то ли передразнивая его, то ли вовлекая в игру, понятную только ей:
— Откуда ты взялся?
Каплин показал в том направлении, где, по его прикидкам, находилась гостиница:
— Оттуда.
Девочка даже не глянула в ту сторону. Он понял, что ответ неправильный. Похоже, рисовать мелками ей было интереснее, чем беседовать с ним.
— Это ты написала? — Теперь он показывал ей записку, которую достал из кармана.
Девочка посмотрела на него, прищурив один глаз, отчего ее лицо мгновенно приобрело не по годам хитрое выражение, и вместо ответа спросила:
— Ты ее нашел?
— Кого?
— Свою телку.
Казалось бы, просто слово. Она могла услышать его от кого угодно. Но ему стало не по себе. Она понимала, что это слово означает. Даже голос ее изменился, стал немного ниже и грубее. И теперь вся эта возня с мелками выглядела не так уж невинно. Может, стоило повнимательнее присмотреться к рисункам?
Он присмотрелся. Насчитал с десяток человечков. У одного на животе был нарисован красный круг. У другого из нижней части туловища что-то торчало. Тоже красное. Каплину не хотелось думать, что девочка имела представление о предмете. Но что еще тут можно было подумать?
— Нашел, — проговорил он севшим голосом.
Она покачала головой, глядя на него с сочувствием, чуть ли не с жалостью. Впрочем, он не был уверен, что правильно понимает быстро меняющееся выражение ее лица.
— Развели тебя, дядя, как последнего лоха.
— Кто развел?
— Тебе лучше не знать.
— Может, ты и развела? — Он и сам не замечал, что втягивается в совсем не детский разговор.
На это она только рассмеялась. Потом взяла в правую руку красный мелок и начала писать прямо поверх рисунка.
Затаив дыхание, Каплин ждал — против собственной воли. Ждал как откровения, которое почти наверняка не обещало ничего хорошего.
На сей раз надпись оказалась короткой и состояла из двух слов: «ЖИЛАИТЕ ПРАДАЛЖАТЬS». Закорючка в конце, напоминавшая букву «S», вполне могла быть и зеркально изображенным вопросительным знаком.
Закончив выводить надпись, девочка как ни в чем не бывало вернулась к рисованию. О Каплине она словно забыла.
— Что это значит? — спросил он спустя несколько долгих минут, решив напомнить о своем существовании.
— Уходи отсюда. Это место не для таких, как ты. Скажи другим, пусть уходят. Иначе все умрут.
44. Соня: «Не твое собачье дело»
Когда мужлан со сплющенным носом не явился на условленную встречу, Соня заподозрила неладное. Через пару часов стало ясно, что всё пошло не так, как ей хотелось бы. Недаром он с первого взгляда возбудил в ней антипатию — и вот пожалуйста: облом в первый же день. Впрочем, была еще надежда, что нестыковка получит какое-нибудь удобоваримое объяснение. Ну наткнулся на неразграбленный магазин, ну забухал — этот, кажется, из таких. Соня не то чтобы осуждала других за желание выпить — у нее самой бывали периоды, когда она подолгу не просыхала, — но она не могла бы понять и простить пьяное раздолбайство в том случае, если на кону стоит миллион евро. Что бы ни случилось, она не собиралась так просто и по чужой вине расстаться со своей последней надеждой на нормальную жизнь.
Не дождавшись «креатуру», она вернулась в особняк и проверила электронную почту. Интуиция не подвела — в ящике появилось письмо от Барского, отправленное около часа назад. Литературный лев снизошел до повторного приглашения. Когда хотел, он умел казаться очаровательным — даже в нескольких предложениях. Тут ловко ввернутый комплиментик, там изящный намек на прошлое… Неужели это когда-то действовало и на нее?
К письму был прикреплен отрывок из ее романа тринадцатилетней давности. Такого иезуитского хода она не ожидала. Соня сильно сомневалась, что Барский возит книгу с собой, чтобы всегда иметь под рукой образчик гениальной прозы. Значит, откуда-то скачал, не поленился. Ну и что бы это значило?
Она просмотрела отрывок. Просто удивительно, сколь многое стирается из памяти полностью или частично. Порой с трудом узнаешь собственный текст. Иногда думаешь: неужели это мое? Ай да я… Ну, главное-то она помнила. В романе речь шла о писателе, достигшем зрелых лет и снимающем сливки на вершине славы, и о молоденькой девочке из штабеля, лежащего у подножья. Да-да, теперь она вспоминала подробности. Старый хрен обхаживал девочку — сначала из чистого каприза (почему до сих пор не мое?), а потом влюбился. В ход шло всё: стишки-экспромты, тяжелая артиллерия в виде влиятельных друзей, перспективы публикаций (девочка, само собой, тоже пописывала). Ясное дело, долго обхаживать не пришлось. Отрывок как раз содержал эпизод, в котором интригующая недосказанность плавно переходила в секс — почтительно-ласковый с ее стороны и восторженно-благодарный — с его.
Соню чуть не стошнило. Можно себе представить, как потешался Барский, читая это, а затем трахая ее, пьяную, на своей шикарной даче. Но зачем он цеплял ее сейчас?
У нее желчь подступила к глотке. На что это намекал старый хрен? Если на вероятные последствия их очередной встречи, то он сильно ошибался. Может, когда-то он и был великим и ужасным, но теперь совсем другое дело. Место и обстоятельства уравняли всех. Этот городишко, перед пустым лицом которого каждый из них был никем, служил наилучшим подтверждением того, что расклад изменился. И если старый сибарит притащился сюда, значит, всё лучшее в его жизни позади. Но при этом он рассчитывал снова подняться, не так ли?
Соня была настроена решительно: или поднимется она (и в этом случае его помощь будет принята с циничной благодарностью), или не поднимется никто.
* * *
Перед тем как отправиться к Барскому, она решила выпить кофе в мастерской (под присмотром глаза со странной картины, в чем вряд ли призналась бы себе) и обнаружила, что в блокноте не хватает нескольких чистых страниц. Кто-то их небрежно выдрал, не позаботившись оборвать корешки, а блокнот остался лежать открытым на подоконнике, трепыхаясь, как подбитая птица.
И хотя ее записи не пострадали, Соня пришла в бешенство — не столько оттого, что кто-то тайком пробрался сюда в ее отсутствие, сколько от нелепости происходящего. Даже в своих романах она не позволяла персонажам, ставшим жертвами коварных интриг, погрязнуть в абсурдных мелочах. Худшим из дурных примеров для нее был Кафка. По ее скромному мнению, бедняге остро не хватало свежего воздуха и силы воли, чтобы послать всё к черту и заделаться садовником.
