Да, в общем-то, с самого начала для Каплина-младшего дело было не в этом сраном миллионе. А в чем же тогда? Может, он хотел доказать, что сумеет добиться чего-то более значительного, нежели широкая известность в узких кругах тех, кто еще помнит буквы? Или он незаметно для себя тоже угодил в теплую компанию опасных сумасшедших, мнящих, что любой записанный на бумаге бред, включая мечту о лучшей жизни для всех (и пусть никто не уйдет обиженным), можно воплотить в действительность?
Каковы бы ни были его мотивы, явные или тайные, Каплин осознавал, что для него самое трудное — бросить и свалить. Не случайно он вспомнил тот случай в ментовке. Он так и не узнал, чем тогда заплатила за себя Маринка, да и заплатила ли вообще. Сейчас он не знал (и подозревал, что не узнает), почему выбыла его «креатура». Не исключено, что девушка подхватила насморк, а он тут насочинял бог весть чего…
— Принимай замену, — произнес тот же голос, не дождавшись от него никакой внешней реакции на первую фразу.
«Быстро сработано, — подумал Каплин, — даже с учетом того, что замену готовили заранее». Кто же мог знать, что она понадобится так скоро…
В проеме появилась фигура человека, одетого по-походному, в низко надвинутой на лоб бейсболке. Каждое движение было точным, скупым, целесообразным, без суеты или заторможенности. Каплин понял, что это женщина, только тогда, когда она приблизилась вплотную и посмотрела на него из-под козырька. Взгляд был оценивающим и не лишенным иронии. Глаза казались очень светлыми даже в темноте и при этом оставались холодными.
В отличие от той, первой, новая «креатура» выглядела — Каплин долго подбирал слово — компетентной, что ли. И, странное дело, он не мог понять, нравится ему это или нет. По идее, она должна облегчить ему жизнь, но, как он уже усвоил, не существовало общих правил — всё зависело от того, кто ведет игру. И стерва, которая себе на уме, вряд ли оказалась бы наилучшим вариантом.
Попутно он задался вопросом, определялся ли подбор «хозяев» и «креатур» какими-либо половыми, возрастными, психофизическими критериями, или же чисто случайно ему во второй раз досталась молодая женщина. А может, это «молот Тора» продолжал ковать его пресловутое счастье?..
Дверца с лязгом закрылась, и микроавтобус отъехал, резко набрав скорость. Через несколько секунд задние огни скрылись за ближайшим поворотом. Каплин остался один на один со своей «креатурой». По правилам, им полагалось разойтись до полуночи. Она спокойно ждала. Почему бы нет — на ней была утепленная куртка.
— Привет, — сказал он. — Я остановился в отеле «Европейский».
С учетом всех обстоятельств это звучало смешно, и он ухмыльнулся. Она без улыбки кивнула. За спиной у нее висела плотно набитая темная сумка.
— Помочь? — Он с готовностью протянул руку. Вместо ответа — легкое движение подбородком в сторону и обратно.
Он пожал плечами и убрал руку. Его начинало знобить. Надо было возвращаться в отель как можно быстрее. Лучше всего — бегом. Но он всё еще не избавился от дурацких предрассудков. Что-то мешало ему бросить «новенькую» посреди города, в котором скоро «все умрут».
— Можем подыскать тебе жилье, — предложил он.
То же скупое движение: «Не надо».
— Типа ты сама?
Она кивнула.
— Не провожать?
Она кивнула.
— Утром будь на связи… если не возражаешь.
Она кивнула.
От ее молчания и немигающего взгляда становилось еще холоднее. Каплин развернулся и ускоренным шагом направился в сторону отеля. Прошагав метров двести, обернулся. Ее уже нигде не было видно.
«Да, — сказал он себе, — везет мне с напарницами. Та была слегка чумная и выбыла на второй день. Эта изображает крутую. Куда тебе там, малышка на миллион долларов. И вдобавок, кажется, немая».
58. Параходу не спится
Бессонница взялась за него всерьез, насадила на вертел и обещала поджаривать до утра. Кот окончательно признал гостя и развалился у него в ногах, укрытых найденным в доме старым теплым одеялом. Вечером он преподнес Параходу подарок — убитую мышку. Пришлось изобразить вежливую заинтересованность, а когда котяра куда-то слинял, закопать несъеденный ужин в саду. В качестве ответного жеста доброй воли Параход предложил хозяину дома разделить с ним паек, но кот всем своим видом дал понять, что предпочитает свежую дичь.
Ночь обещала быть тяжелой. Примерно раз в неделю у него случались такие ночи — когда слетаются вороны, наваливается ожидание смерти, память нашептывает упреки, а голос разума твердит: ничего не делай, дождись хотя бы рассвета — может быть, станет легче.
За день он слишком устал, чтобы теперь складывать кубик Рубика из фрагментов доступной информации и тем более чтобы гоняться за тайными сведениями по сумеречным лабиринтам сознания. Сознание попросило оставить его на время в покое, однако сон упорно не шел навстречу.
Параход пытался прибегнуть к старому средству и долго подбирал музыку, подходящую к случаю, — оказалось, что это не так-то просто. Причиной был, без сомнения, город, в котором начинали просыпаться потревоженные призраки. Одного или двоих Параход разбудил лично, а теперь не знал, что с ними делать. Призраки — ребята требовательные.
Из головы не шла сегодняшняя находка, сделанная с подачи чувихи. Помучившись с поиском вероятного адресата, он остановился на самом простом варианте: послание предназначалось тому, кто его нашел. Однако Параход не мог понять, что же оно означает. Чувиха с готовностью отдала ему рисунок, и он не спешил от него избавиться — возможно, это был своего рода пароль, сам по себе бессмысленный.
Он долго рассматривал листок и видел всё то же: рисунок, вроде бы сделанный детской рукой, однако не исключалась имитация. Нечто подобное Параход изредка ощущал в музеях, когда, остановившись перед какой-нибудь картиной, вдруг понимал: подделка. Сообщать об этом кому-либо было глупо, и он помалкивал. Эксперты с их рентгеном, спектрографией и хваленым чутьем заплевали бы любого, но даже не в этом дело. Параход почти получал удовольствие от своих маленьких тайн, поскольку восторженное поклонение поддельным фетишам являлось лучшим доказательством дурацкой претенциозности, снобизма и, в конечном итоге, безнадежного заблуждения так называемых ценителей высокого искусства. Иногда, прослышав об очередном акте вандализма, Параход чувствовал себя одним из немногих, кто догадывался о том, что двигало «сумасшедшим», плеснувшим на шедевр кислотой.
М-да, ясно было, что до утра уже не заснуть. В голове по второму разу крутилась пластинка «Astral Weeks», и Ван Моррисон снова пел свою «Beside You». Поскрипывание винила лучше любых воспоминаний возвращало в старые добрые времена. Шестидесятые канули в Лету, но всё самое хорошее из того, что было, Параход в любой момент мог пережить заново… на очень тонкой грани между сильнейшей тоской и надеждой.
На что же он надеялся? Он и сам с трудом находил ответ. На то, что существует измерение, в котором всё и все пребудут вечно, никто не прожил напрасно и не умер окончательно, отец и мама живы и молоды, бродящая в крови музыка никогда не исчезнет и можно исправить всю мерзость, которую совершил…
