На плечи евнуха была наброшена нелепая, расшитая золотом хламида, опускавшаяся до пола, которую его заставлял надевать хозяин. Бритая голова и фигура выглядели бесполыми, словно принадлежали кукле. Шутцбар считал своего слугу именно испорченной куклой. Мысли и чувства евнуха были притуплены и блуждали в мертвой петле нереализованного желания.
Слуга поставил в изножье кровати огромный поднос, отполированный до зеркального блеска. Вдова Хаммерштайн смотрела на него пустыми глазами. Марта стала на колени и подобралась поближе к евнуху, разглядывая его и не обращая внимания на содержимое серебряных тарелочек. Скопец представлялся ей существом другой породы, ее любопытство было любопытством потенциального охотника.
– Это и есть твой евнух? – спросила она, не оборачиваясь.
Вальтер лениво промычал что-то, затягиваясь сигаретой.
– Пусть разденется, – потребовала Марта. – Я хочу посмотреть.
– Не дразни его. Он может стать опасным.
– Именно это я и хочу увидеть. Как они становятся опасными...
Психоты разговаривали так, будто скопец был еще и глухим.
– Марта, прекрати. – Попросила графиня, осмелившаяся напомнить о себе. Она лежала неподвижно, как статуя. Ее глаза были закрыты, а лицо заливал румянец стыда.
Дочь посмотрела на нее с презрением. Техны казались Марте сентиментальными до глупости. Именно страх перед любыми отклонениями и культ несуществующей в действительности статистической «нормы» привели их к краху...
Шутцбар затянулся еще раз. Приказ был отдан.
Евнух расстегнул золотую пряжку на шее и сбросил с плеч хламиду. Взглядам лежавших на кровати открылось его тело – бледное, худое, перепоясанное шнурком, на котором висел серебряный гвоздь. Пустота между ног казалась противоестественной.
– Для чего это? – с отвращением спросила Эльза.
Вальтер знал, что она имеет в виду, но предпочел ответить так, будто не понял.
– Чтобы канал не зарастал. – Сказал он, и Марта разразилась хохотом. Она упала на спину; ее груди тряслись, как два упругих резиновых шара, язык глубоко провалился в глотку.
О том, что хотел сделать евнух, мог бы рассказать только Шутцбар и, возможно, Марта. Во всяком случае, им были известны мотивы скопца, но тот не успел даже протянуть к ним руку. Сильнейшая режущая боль в животе скрутила его. Он рухнул на пол возле кровати. Его стоны заглушали изысканный гобой Пола МакКендлесса, и Вальтер велел скопцу убраться. Тот уползал, как побитая лысая собака, пораженная неведомой болезнью, и вслед ему несся издевательский женский смех.
– Ты жестокая девочка, – улыбаясь, сказал Вальтер Марте, передавая ей папиросу с травкой. Она развеяла его последние сомнения. Только что он лишился слуги, зато неплохо развлекся.
– Ага, – подтвердила Марта, плотоядно облизываясь, и чтобы доказать ему это, она принялась привязывать к спинке кровати его руки, используя детали своего туалета. Он догадывался, какая игра предстоит, и не сопротивлялся. Любой узел мог быть развязан при достаточной концентрации. Вальтер почти не рисковал. Без этого «почти» было бы скучно жить.
...Очень скоро ему пришлось пожалеть о своей беспечности. Марта оседлала его, но не успела сделать и нескольких движений. Короткий, но очень сильный удар, нанесенный из полумрака кем-то невидимым, лишил ее сознания. Она качнулась вперед, и ее отяжелевшее тело повалилось на Вальтера. Вдобавок кто-то вцепился в его ноги. Он приподнял голову, насколько позволяли привязанные к спинке кровати руки, и увидел лысый череп своего евнуха.
Шутцбар нанес запоздалый удар, но скопец продолжал держать его, корчась от боли. Чтобы не закричать, евнух впился зубами в хозяйское бедро. Отделаться от него было так же трудно, как остановить бешеного пса. Вальтер почти не мог повлиять на поврежденный мозг. Он попытался для начала сбросить с себя Марту, но ему удалось только вызвать судорожные и беспорядочные сокращения мышц ее тела.
Голова девушки оказалась возле его плеча, и стало видно ее искаженное лицо. На левом виске расплывался громадный фиолетовый кровоподтек – след энергетического удара, равномерно распределенного по большой площади... В этот момент Вальтер почувствовал, как что-то обвило его шею. Это были не пальцы и не веревка, а что-то упругое и сдавливающее одновременно со всех сторон, как резиновое кольцо.
Шутцбар понял, что потерял контроль над своим телом и – хуже того – над своим мозгом. Он попробовал освободить руки, но его захлестнули неизвестно откуда взявшиеся страх, чувство вины, похоть и уже не давали состредоточиться... Обруч на шее неумолимо сжимался.
Вальтер перестал видеть свечи. Перед ним проносились только мертвенно-серые призрачные тени. Он воспринимал вибрации умерших... Он слышал участившееся дыхание Эльзы, и до него наконец дошло, от кого исходит угроза...
Он дернулся, но это была уже агония. Евнух распластался у него в ногах, потеряв сознание от боли. Его тело весило тонны. Скопцу еще было неведомо, что он избавился от козней нечистого... Полупрозрачная субстанция – мерцающее подобие человеческой руки без костей – скользила вокруг шеи Вальтера, пронизывая подушку, простыни и даже плечо Марты Хаммерштайн. В выпученных глазах Шутцбара отражались язычки свечей, потом что-то странное произошло с его зрачками. Из них хлынула чернота, растекшаяся по глазным яблокам, и те стали похожи на два темных биллиардных шара...
Спустя несколько минут Эльза фон Хаммерштайн, урожденная Элайза Мария Гомес, покинула спальню Шутцбара. Впервые за много лет она испытывала чувство глубокого удовлетворения.
5
Дорога была выложена из плит, отполированных временем и плотно пригнанных друг к другу. Стыки не ощущались. Если бы не яркие звезды и засветка, которую создавали городские огни, здесь было бы совершенно темно. Техника последнего века сюда не добралась. Кто-то или что-то властно остановило ее. Дорога осталась такой же, как в древности, и только эрозия была врагом камня.
Рудольфу и Тине пришлось бросить «шевви», когда подъем стал слишком крутым и узким. Дальше они пошли пешком. Девушка двигалась, уставившись прямо перед собой. С таким же безучастным видом она шагнула бы в пропасть. Руди провел ладонью вдоль ее спины, чтобы не пропустить первые симптомы освобождения. Но Лоа до сих пор крепко удерживал ее душу. Несмотря на то, что было очень холодно, Тина даже не дрожала, а ее кожа оставалась гладкой...
Они брели под звездами – две не принадлежавшие себе человеческие тени, затерянные среди фальшивого гималайского величия. Спустя тысячу шагов они приблизились к каменной арке, очертания которой смутно вырисовывались на фоне неба. Арка была покрыта резьбой, почти неразличимой, но осязаемой. Пальцы Рудольфа пробежали по чьей-то каменной руке, выпуклому животу, утрированному фаллосу, окруженному продолговатыми лепестками... За аркой начиналась лестница, ведущая к храму.
Подъем оказался нелегким и долгим. Им пришлось преодолеть не менее пятисот ступенек, прежде чем они оказались у тройных ворот. Влево и вправо тянулись стены; понять, где кончается скальная порода и начинается кладка, было невозможно. Над центральной аркой имелась какая-то надпись. Если Лоа, руководивший Тиной, не подвел, надпись должна была гласить: «Храм Восьмого Неба». Руди равнодушно рассматривал вход в резиденцию последнего и самого могущественного императора планеты.
