Дорин и Питеру Кларкам — моим родителям
Вот что запомните:
Каждому из вас предстоит убить чудовище.
Эта книга может сохранить вам жизнь.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В день, когда мир сошел с ума, случилось вот что:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Начало конца всему
— Что случилось?
Баз пялился на кровь.
Свежая, красная и мокрая, она растеклась по булыжникам пленкой такой широкой, что хоть на каноэ греби. Я ткнул его локтем в ребра:
— Чего случилось, спрашиваю. Баз?
Он посмотрел на меня глазами размером с куриное яйцо — от шока.
— Они только что отскребли беднягу от мостовой… Господи Христе! Ну и каша! Тот коп всю машину облевал… Ник, даже они такого не видали! Они не выдержали!
Баз говорил, будто палил из автомата по чудищам из кошмара. Если вы меня спросите, я скажу, что у него была психологическая потребность все выложить.
— Говорят — говорят, когда он только вышел из «ротвелла», пошел через дорогу, и тут — бабах! И еще раз! Этот тип даже не понял, что его трахнуло. Когда «скорая» приехала, он уже концы отдал.
Вокруг нас субботние покупатели пялились на кровь. Красная каша будто схватила их за ноги.
Прибежали на носочках копы, разгоняя машины и пешеходов, оцепляя улицу полосатой лентой и повторяя знаменитую ложь, которой никто не верит: «Проходите, проходите! Не на что здесь смотреть».
Они потели на весеннем солнышке, и не было на их лицах обычных выражений все на свете видевших полисменов.
— Топором, Ник… Топором, бля… Понимаешь? Прямо топором сразу за порогом магазина!
— Кто это был?
— Джимми… не помню фамилию. Да ты его сам много раз в городе видал. Примерно семнадцати лет. Ходил в художественную школу, такой, с конским хвостом. Всегда шатался с зеленой гитарой под мышкой… Ее тоже раздолбали. Будто хотели убить обоих. И его, и гитару.
— Ты видел, как это было?
— Нет, я пришел, когда его уже от дороги отскребали. Я видел только тех, кто это видел. Они тут попадали на скамейки, будто мешком трахнутые. Отрубились начисто от шока. Понимаешь, Ник, будто, бля, война какая или что, на фиг. По всей улице кровь, люди блюют и трясутся… Знаешь, как новости по телевизору или это… это…
Заряд слов, летевших с его уст как серебряные пули, вдруг выдохся. Красное лицо стало белым, и больше он ничего не сказал.
Из ближайшего магазина вышли две пожилые женщины с ведрами воды и вылили их на кровь, густевшую под теплым солнышком. Понадобилось еще четыре ведра, чтобы кровь с мостовой ушла в канализацию с жадным сосущим звуком. И сгустки. Как куски сырого мяса.
И наконец осталась только мокрая мостовая с резким запахом дезинфекции. Теперь действительно было не на что смотреть. Но Баз все равно пялился на булыжники.
— Кто-то в самом деле пацана сильно не любил, что такое с ним сделал.
— Еще бы. Видит Бог, как его не любили. Его распороли, как старый матрац.
— А известно, кто его убил?
— Ага. — Баз поднял глаза. — Это его мать.
* * *
В день, когда мир взбесился, я шел в «Макдональдс», думая о двух вещах:
Первое. Биг-мак, который я собирался спустить себе в глотку.
Второе. Как уесть этого гада, Тага Слэттера? Нормальность просто сочилась из всего города, густая, как паста из тюбика. Люди ходят по магазинам, младенцы сидят в колясках, ребята постарше гоняются за играми и звукозаписями, и карманные деньги жгут им руки. Полная, окончательная, завершенная нормальность маленького городка.
Так было до тех пор, пока я не увидел окровавленную мостовую.
Вам это в школе говорили.
Бывают в истории моменты, когда время делится пополам. Знаете, вроде как рождение Иисуса Христа. Все, что было раньше, — до НЭ. Все, что позже, — НЭ.
И когда я шел в «Макдональдс», это случилось снова. Просуществовав две тысячи лет, старый век, он же Новая Эра, скончался.
Естественно, в то время я этого не знал, как и все прочие. Не более, чем знал бы прохожий при виде пищащего младенца в яслях в пригороде Вифлеема, что старого мира больше нет.
Когда я оставил База дальше таращиться на чуть влажную мостовую, жизнь — с виду — вернулась в нормальное русло. Покупатели пошли по магазинам, детки в колясках влипли в мороженое, влюбленные шли, держась за руки. Остались только булыжники, мокрые всего лишь от воды.
Так что я повернулся спиной к мокрой полосе улицы и направился к зданию, где золотые дуги образовывали волшебное «М».
Я был голоден и мечтал о биг-маке, жареной картошке и огромном стакане колы со льдом.
Ни хрена я тогда не знал. Правды не знал. И много еще прошло времени, пока я, оглянувшись назад, назвал это:
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ.
ГОД ПЕРВЫЙ
ГЛАВА ВТОРАЯ
А кто такой этот Ник Атен?
Прежде чем двинуться дальше, кое-что обо мне.
Мне семнадцать лет. Зовут меня Ник Атен (да знаю я, что можно по-латыни срифмовать с Сатаной!).
Природа-мать выдала мне пару родителей из среднего класса. Отец — консультант по инвестициям. Мать — бухгалтер.
Кое-что изменилось, когда в одно воскресное утро, третьего марта, родился я. Мать бросила работу, еще когда забеременела, так что Атенам пришлось слегка подсократиться. Но нельзя сказать, что они не хотели ребенка.
Они уже несколько лет пытались. До меня было три выкидыша. И один сын, который прожил две недели, пока доктора не перестали бороться за его жизнь и не дали ему умереть. Родители назвали его Николас и кремировали.
В ящике комода моей матери есть пачка открыток с глубочайшими соболезнованиями, с крылатыми ангелами и младенцами, «почиющими в объятиях Господних».
Это все про мертвого мальчика по имени Ник Атен. Меня иногда спрашивают, не жутко ли мне видеть на этих открытках свое имя. Они все черно-белые. Документы, которые говорят, что ты мертв. Вроде как смотреть видеосъемку собственных похорон.
Я со смехом отмахиваюсь.
Когда я был двухлетним сопляком, то целые дни ходил по саду, таская за собой палку. И стукал ею по земле, по кустам и маминым призовым садовым клумбам.
— Почему ты стучишь по кустам, Николас? — спрашивали меня. Я отвечал:
— Ник убивает чудовищ.
Когда мне было три, в нашу столовую пробралась крыса. Я сидел там на коврике, довольный, как слон, и играл в кубики. Мой новенький братец сопел на откидном стульчике.
