И еще я должна найти время записать, что со мной было. Рик, прошу тебя, проследи, чтобы это попало в архив с прочими записками. У меня не будет ни могилы, ни надгробия – пусть эти строки будут моей эпитафией.
Время – два часа дня.
* * *
Я должна суметь это сделать. Я обыскала церковь и нашла полбанки эмалевой краски в чулане. Кисти нет, пришлось писать пальцами. Еще я нашла белый стихарь священника.
Я закончила. Скоро я поверну дуло себе в лицо. Боже мой, Боже мой… не дай им снова меня схватить.
Рик, если найдешь этот блокнот, значит, ты видел, что я написала на стихаре. Его я привязала над башней церкви как знамя. Там написано просто:
РИК – ЗДЕСЬ КР
Если ты это увидишь, ты будешь знать, что я внутри. Сейчас я иду на колокольню. Там я напишу последние строки. Винтовка со мной.
Все готово.
105
Меня зовут Рик Кеннеди.
Я лежу под черными деревьями. Серый сжимает мне горло клешней.
Я не могу дышать.
В голове темнеет. Я ничего не вижу. Ничего не чувствую. Сквозь туман соображаю, что у меня ноги бессмысленно дергаются в саже.
Когда этот монстр закончит свою работу, он бросит меня гнить в этом лесу безмолвия, мертвых деревьев, почерневших от жара, сжигающего лихорадкой лицо Земли.
Я ударил ногой – без толку.
Чудовище даже не шевельнулось.
Оно весит не меньше трехсот фунтов.
Удар ногой.
Одна только его страшная тяжесть не давала двинуться. Не давала дышать.
Удар.
Впервые моя нога попала во что-то твердое.
Бей еще, Рик, бей!
Я ударил. И знал, что бью обгорелое дерево.
Бей!
Зачем? Какой смысл бить дурацкое бревно?
Я не знал, но голос у меня в голове понуждал бить. Продолжать бить.
Все еще лежа на спине, я лупил ногами по стволу.
Я уже ничего не видел, но слышал удары ботинка по горелому дереву.
Бей сильнее!
Я бил.
Вдруг сквозь туман, обволакивающий мой мозг, донесся треск.
Мне на руки и на ноги обрушился град ударов. И давление на горло вдруг – как по волшебству – исчезло Когда я открыл глаза, то понял, что произошло. Удары моих ног встряхнули дерево, и ломкие ветви отвалились. На нас обрушился потоп обугленных палок, сучьев, веток.
Основной их удар пришелся на голову чудовища. Его отбросило в сторону.
Оно лежало на боку, рухнув лицом в ковер сажи.
Откашливаясь и отплевываясь, я выбрался из-под ветвей.
Ни секунды я не верил, что серый мертв. Он наверняка был только оглушен. Ветви обуглились от жары, и самые большие из них были на удивление легки, когда я отбрасывал их в стороны.
Надо освободиться, пока он не очнулся.
Я кое-как поднялся на ноги, но перепутавшиеся ветви громоздились до пояса и держали меня как в клетке. Даже перелезть нельзя было через эту путаницу горелой древесины. При попытке наступить на ветку она ломалась, испуская струи черной пыли, от которой саднило глаза.
Я разбрасывал ветви, расчищая себе путь. Я должен выбраться. Должен найти Кейт. Я должен… Черт!
Меня схватили за ногу.
Я поглядел вниз. Эта тварь скалилась сквозь паутину ветвей. Кровавые глаза полыхали злобой.
Взметнулась здоровенная рука, разметывая сучки. Она схватила меня за лямку рюкзака и попыталась снова свалить на ветви. Чтобы додушить.
Я схватился за ближайшее оружие – ветка толщиной в мою руку и такой же длины. Размахнуться я не мог и потому ткнул ею в серое лицо с красными глазами.
А потом, будто отбрасывая неутрамбованную землю от вкопанного столба, стал кидать ногами ветви в это лицо.
Когда я встряхивал головой, пот летел веером. Руки ныли. При каждом вдохе в легкие попадали тучи пыли, от которой горело в груди. Но я продолжал футболить ветви.
Руки разжались. Серые лапы чудовища обмякли и упали вниз.
Я остановился перевести дыхание.
Глаза помутнели. Монстр не шевелился.
Я снова начал пробиваться на волю.
Но тут же снова взметнулись руки и схватили меня.
И снова я стал кидать ветви.
Я попал в кошмар. Пока я бью его по голове, он оглушен. Но стоит мне остановиться, он с ревом оживает и бросается на меня.
Мне придется драться с ним до Страшного Суда. Стоит цне остановиться – и я мертв.
Я стал бить сильнее. Вместе с ужасом загорелась злость, пылающая чертовская злость, влившая силу в ноющие руки.
– Чего тебе надо… чего тебе от меня надо?
Бум-бум-бум…
– Зачем ты здесь?
Бум-бум-бум…
– Ты же говорить не можешь, гад, бессловесный гад. Ты же зверь, блин… тупой безголовый зверь…
Меня одолела усталость. Я перестал бить.
Из ветвей молотами взметнулись кулаки, ударив меня в бедра.
Я снова ударил, сильнее, и красные глаза остекленели. Снова упали руки.
– Кто тебя послал?
Наконец я услышал что-то вроде ответа:
– Сссс… сссууу… ссс.
Я ударил еще раз с криком:
– Кто тебя послал?
Он прошипел единственное слово:
– Иис-с-с-уссс…
– Иисус? – Я остолбенел. – То есть как это – Иисус?
Снова взметнулись руки и схватили меня. Глаза, потускневшие почти до карих, запылали кровью.
Я снова стал бить, сжимая в руках горелое дерево: снова и снова я обрушивал его на это серое лицо, вбивая эту голову в землю.
Я бил, пока не упали руки, пока глаза не потускнели. Бил, пока не потекла красная жижа из черногубого рта.
Я знал, что стоит мне остановиться – и он меня убьет.
106
Я Кейт Робинсон.
Я сижу на верху колокольни. И пишу это, глядя на мир, похожий на ад. Где были зеленые поля – черная пустыня. Стволы деревьев торчат из земли черными столбами. Вдалеке бьют из земли струи газа. Они горят всеми цветами – желтый, синий, оранжевый, красный, даже ярко-зеленый, и они красивы странной красотой.
Срывается ветер, он хлопает страницами блокнота. Я придерживаю их свободной рукой. Я должна писать.
Ветер крепчает, гудит, воет, как дикий зверь. Он шевелит черную пустыню, срывая золу, крутит пыльные смерчи, летящие ко мне; они разбиваются о колокольню, и угольная гарь жалит кожу. Ветер треплет мне волосы.
