И запах. В первую очередь, конечно, пахло дымом — да и могло ли быть иначе, если теперь хоть какой-то чистоты можно было добиться только огнем. Еще ощущался смрад разлившегося топлива. И пота перепуганных беженцев. Но было и что-то еще… сладкое, но отвратительное зловоние, от которого слезились глаза и хотелось зажать нос. Оно пропитало весь город — от чертогов блаженства до самого подбрюшья улья, до бесконечных служебных лабиринтов и золотых торговых залов. Оно просочилось на бесплодные пустоши, соединяющие города. Даже дикие животные и те пытались сбежать, почувствовав этот запах, понимая еще до того, как их души забирали зараженные равнины, что так пахнет смерть. И это была не одна из тех смертей, что регулярно посещали улей Квинтус.
Чума.
Одни называли ее белой смертью, другие — низовой оспой, третьи — духом гнили. Врачи, пытавшиеся выходить заболевших аристократов, придумывали для нее длинные, сложные имена на высоком готике. Но к тому времени, когда закопали покрытое кровавыми язвами тело старого губернатора Хугенштейна, а с ним и трупы всей его семьи и большей части прислуги, заболевание обычно называли просто «чума».
Никто не знал, чем ее лечить. Были перепробованы все способы — от полной замены крови для сверхбогатых граждан до народных средств, придуманных, когда город был еще юн. Не помогало ничего. Отчаявшиеся люди стали искать причину болезни, и теперь число безвинно сожженных за умышленное распространение инфекции и ведьмовство непрестанно увеличивалось. Когда чумные костры протянулись до самого горизонта, даже те, кого обошла болезнь, не могли чувствовать себя в безопасности. Никто не понимал, откуда взялась чума. И любой, кто пытался разобраться, только погибал быстрее.
Некоторым удалось выбраться. Офисам Администратума пришлось немало потрудиться, ставя печати на бумагах, чтобы спасти представителей высших эшелонов. Части владельцев мануфакторий помог свойственный их профессии обостренный нюх на неприятности, благодаря чему они вовремя приобрели себе места на отлетающих с планеты прогулочных яхтах и шаландах контрабандистов.
Другие могли сбежать, но не стали. Губернатор сделал самый благородный поступок за все свое правление, решив остаться в умирающем городе. Адептус Арбитрес даже не помышляли о том, чтобы бросить свою работу, и продолжили насаждать имперский порядок. Не покинули мир и проповедники Министорума, все так же возносившие молитвы в храмах, куда набивались отчаявшиеся и больные горожане. Но сотни миллионов людей, населявших многочисленные слои улья Квинтус, мечтали о том, чтобы им выпал счастливый билет на борт жалкой горстки эвакуировавшихся кораблей. Любое судно, способное вывезти с планеты мало-мальски значительное количество граждан, незамедлительно расстреливалось лазерами сил орбитальной обороны, надзиравших за соблюдением карантина над Юмениксом. Спастись удавалось только единицам. Остальное население было обречено.
Опасность, конечно, не останавливала крупные суда, которые все равно пытались улететь и оставляли потом в небе длинные полыхающие полосы — очередное знамение смерти для людей внизу. Но в городе были и меньшие по размерам корабли, способные проскочить мимо карантинной блокады. Отдельные космодромы все еще функционировали, и, как только проносился слух, что готовится очередной отлет, орды полумертвых жертв собирались вокруг стартовых площадок и ангаров.
Как правило, кораблей там не оказывалось. Но когда чума добралась уже и до Центрального Дока 31, картель Поллоса сумел раздобыть небольшое исследовательское суденышко, более-менее пригодное для того, чтобы вывезти из улья Квинтос патриарха дома и его ближайших родственников. Как и следовало ожидать, стены Центрального Дока 31 тут же обступили толпы людей, которым мешала прорваться только личная армия картеля Поллоса. Корабль заправлялся и готовился взлететь под грохот ружей, бивших по беженцам. Возможно, это судно оставалось для них последним шансом на спасение от чумы.
Надежда стала редчайшим из всех товаров. Но всякие надежды угасли, когда мощный взрыв уничтожил участок восточной стены.
Автосенсоры, встроенные в шлем сержанта Солка, заставили его зрачки сузиться, когда над восточной стеной вскинулось пламя. Из руин хабитата, казавшихся островком среди обступившей их со всех сторон зачумленной толпы, он увидел взметнувшиеся с громким грохотом в воздух обломки феррокрита. Взрывом сбросило вниз охранников Поллоса, а по толпе пробежала рябь, когда ударная волна раскидала первые ряды.
Взрывпакет, установленный Карриком, сделал свое дело. Впрочем, Каррика можно было бы считать счастливчиком, если бы ему удалось прожить достаточно долго для того, чтобы объединиться с остальным подразделением, от которого он был отрезан. Разумеется, если хоть кто-то из них вообще сумеет пробиться к космодрому. Капитан Дрео погиб, и командование перешло к Солку. Подразделение вышло на цель, и сержант понимал, что, раз уж он собирается как-то рассчитаться за гибель своих братьев по оружию, миссию необходимо выполнить.
— Вперед! — прокричал он в вокс, и шестеро последних Испивающих Души выпрыгнули из обгоревших окон разрушенного здания.
Они приземлились прямо в гуще толпы, и, нырнув в нее, будто в морские воды, Солк ощутил прикосновения гноящихся рук. С трудом поднявшись на ноги, он увидел, как его собратья сражаются с людским потоком, — космические десантники на целую голову и даже плечи были выше любого неаугметированного человека, поэтому сержант легко нашел каждого из своих бойцов: Крин с плазмаганом, Дриан, Хортис, Эан и огромный Нициас, волокущий на себе единственного пленника, взятого подразделением.
Нициасу пришлось бросить свою ракетную установку еще на первых этапах кровопролитной миссии, когда они потеряли Дрео. С тех пор он пробивался только при помощи ножа и болтерного пистолета. Он взял на себя ответственность за пленника, которому связал руки, закрыл лицо и теперь тащил свободной рукой.
Солк пробивался через бушующую толпу. Безвольные, обезумевшие люди оглядывались на него, цеплялись пальцами. Их освещали пожары, полыхающие во вздымающихся скалами шпилях, и поисковые прожектора, помогающие целиться солдатам, охранявшим проломленную стену космодрома. Только с восточной стороны стартовую площадку обступили около десяти тысяч человек, и Солк видел груды живых и мертвых тел у баррикад возле стен.
Сержант проталкивался вперед, его закованное в энергетический доспех тело раскидывало людей в стороны. Тех, кто оказывался на его пути, он поднимал и отбрасывал. Ему не хотелось причинять беженцам боль — они были неповинны в безумии Империума, где имели несчастье родиться, — но, если они начинали мешать, он мог их просто раздавить. Задание с самого начала пошло отвратительно и завершиться тоже должно было мерзко.
Первые ряды оправились от взрыва, и толпа устремилась в пролом. Заговорили ружья охранников Поллоса, открывших огонь по жертвам чумы, которые перебирались через развалины к посадочной площадке космодрома.
С ближайшей наблюдательной вышки запустили ракету, оставившую широкую брешь в толпе. Солк протолкался вперед и побежал по кратеру, усеянному по краям почерневшими трупами. Теперь он был уже почти возле самого пролома, зияющего в укреплениях. Стена вздымалась на двадцать метров в высоту и имела еще несколько в толщину, но взрывпакет сумел разрушить довольно большой участок. Из-за груд кирпича уже вели автоматический огонь, а с начинающегося за ними поля доносился лай ружей — там добивали жертв, сумевших перебраться через обломки.
