Изнутри комплекс выглядел еще более огромным. Потолки здесь были настолько высокими и затерявшимися в тени, что казалось, будто помещения открыты ночному небу. Кем бы ни был тот король, но он явно стремился внушить ужас всякому, кто приходил к нему. Тронная зала даже превосходила размерами приемную, где Каргедрос впервые приветствовал Испивающих Души. А сам трон возвышался на постаменте, поддерживаемом двумя колоссальными распростертыми крыльями из темно-зеленого камня. Пол и стены были склизкими из-за скопившейся в воздухе влаги, и чудилось, что весь замок поднялся со дна моря. Этому ощущению только способствовал тусклый зеленоватый свет люминесцентных узоров, украшающих стены.
Сотня инкубов Каргедроса, элитных воинов-эльдаров, закованных в тяжелые латы, чье приобретение обошлось принцу в огромное количество рабов и жертв, стояла в непрерывном ожидании снаружи тронной залы. Внутри же были владения колдунов и гомункулов. Колдуны, темное и презираемое племя, присоединились к пиратской флотилии Каргедроса только ради того, чтобы избежать казни по возвращении в Коммораг. Их глаза вглядывались в просторы варпа за пределами Паутины эльдаров и искали возможности черпать оттуда силы. Варп же представлял собой вотчину Той-Что-Жаждет, так что колдовство почиталось за мерзейшую из ересей, — но сейчас Каргедрос нуждался в услугах колдунов, как нуждались в них и все остальные эльдары, допускавшие их существование при должном философском подходе. И хотя их пытали и презирали, колдуны в неменьшей мере нуждались в принце.
Гомункулы представляли собой расу истязателей, отделявшую себя от всех прочих обитателей Комморага и превыше всех прочих искусств ценившую пытки. Они предлагали свои услуги всякому, кто нуждался в профессиональном подходе к запутанным путям страдания, и Каргедрос, в чьих корабельных трюмах находилось множество рабов всевозможных народов, был идеальным работодателем. То, что именно гомункулы стали одним из привилегированных классов среди эльдаров, уже очень многое говорило о Коммораге. Там страдание стало разменной монетой и в прямом смысле краеугольным камнем всего социума. Болью можно было торговать, за нее сражались, ее воровали. Принципы причинения мук, на которых строилось эльдарское общество, были слишком сложны, чтобы их мог воспринять разум такой твари, как человек. Так что эльдары имели все права называться самой развитой расой Галактики.
А сородичи Каргедроса, принимавшие себя такими, какие они есть, таким образом, оказывались выше всех прочих эльдаров.
Сейчас принц восседал на троне, наблюдая за действиями колдунов.
Начиналась ритуальная пляска.
— Кому дано узреть конец времен? Кто станет свидетелем того, как все обратится в ничто? — прокричал кто-то из колдунов.
Из их рядов вперед выбежал один — неуклюжее, бесформенное создание, облаченное в бряцающие доспехи, которые делали его похожим на жука.
— Мы видим, все мы! Зрим в каждый миг, словно время уже остановилось и не осталось ничего…
Эльдары заплясали по зале, следуя сложному узору, образованному пересекающимися окружностями. Особый колорит танцу придавали странные очертания тел колдунов. Магия вытворяла удивительные вещи с плотью и разумом носителя. Варп всегда взимал свою плату.
Вперед вышел еще один колдун — сгорбленное и сухое существо, но двигающееся с изяществом и скоростью ведьмы.
— Ничто, кроме воли, ибо воля есть разум, способный объять творение, а без него нет ничего…
На глазах Каргедроса пляска становилась все стремительнее, а круги, описываемые танцорами, — теснее, и казалось, будто стая хищников обступает свою жертву. Пляска эта была одновременно и насмешкой над ритуалами эльдаров до Падения, и их доработанным продолжением. Впрочем, старые танцы порой еще исполнялись отдельными представителями расы, укрывшимися в своих искусственных мирах. Сама по себе пляска не была магической, но волшебство не могло существовать без нее, поскольку она сосредоточивала необъятные просторы разума каждого из участвующих в ней на конкретной задаче.
— Но что есть воля? Какая воля Вселенную сотворила? Чей интеллект представил нас? Кто форму нам придал? — Голос срывался на визг. Сейчас говорила низкорослая, жалкая тварь, влекомая дальше силой рук своих сотоварищей по танцу. — В чьих снах явился Коммораг?
— Той-Что-Жаждет! — в унисон закричали все колдуны.
Теперь пришло время начинать заклинание.
Сородичи Каргедроса очень настороженно относились к магии. Та-Что-Жаждет была ревнива, и силы, черпавшиеся из варпа, принадлежали ей. Но за пределами Комморага Каргедрос мог пойти на риск, который ни за что бы не одобрили остальные эльдары. И к тому же жертвоприношение, уже начавшееся на поверхности, должно было на время удовлетворить божество.
По кругам танцующих внезапно протянулись языки синего пламени, проходящего сквозь тела подобно кольцам извивающейся змеи. Узор, образованный пляшущими, становился все более и более сложным, пока Каргедрос не стал различать конкретные образы в его изгибах: вначале явились замковые укрепления, окружавшие его, затем перед взглядом принца промчались различные слои подземного города — слои истории, пропитанные памятью о войне и революции.
Заклятие врезалось в тысячи смертей и мук, испытанных сотней военных поколений, и тянуло из них силы.
Грейвенхолд стал точкой фокуса страданий, не постоянных и извечных, но приходящих вспышками, когда разрушался один город, а на его развалинах возводился другой. Эти импульсы ненависти были куда могущественнее, чем могло представить себе слабоумное Человечество. Материя реальности вокруг Грейвенхолда ослабла, пошла трещинами, сочащимися чистотой эмоций, что бурлили в океанах варпа. Это и послужило одной из причин, по которым Каргедрос избрал планету, — она была ближе, чем большая часть точек реальности, к Той-Что-Жаждет.
И в самом деле, Каргедросу стоило только прислушаться, чтобы в его ушах зазвучали ее призывы.
Теперь перед ним, окутанные языками пламени, скользили очертания Грейвенхолда: дымящиеся развалины арены с кратером посредине, гибельные высоты фабричных зданий на западе, гнилые руины трущоб с их восхитительным ароматом отчаяния, разлагающийся декаданс особняков аристократии на севере.
Один из колдунов испустил дух, и огонь охватил его тело, обратив в прах. Остальные даже не обратили на это внимания и продолжили свою агонизирующую, дерганую пляску. Смерть была добрым знаком, говорившим о присутствии Той-Что-Жаждет, забравшей себе душу слабейшего.
Уже скоро.
Места сражений полыхали красным и фиолетовым. Гвардейцы у восточных ворот отступали, оставляя за собой ряды догорающих и умирающих. Поток затопил нищенские хижины и окружил людей, оказавшихся в самом центре трущоб. Те еще не знали об этом, но уже готовились к своей последней битве. На юге города расположились опытные представители Гвардии, готовые к сражению с куда более жутким врагом, чем рабская армия, но и они еще не поняли, с чем придется иметь дело.
Зато гомункулы были в курсе своих задач. Они должны были начать истребление.
