Он снял трубку и нажал на аппарате кнопку вызова секретаря.
Дверь в приемную по-прежнему оставалась открытой, но Чуйков этого якобы не
замечал.
– Слушаю, Игорь Васильевич, – голос Веры
Филипповны звучал одновременно из двух мест: из трубки и из приемной.
Это почему-то показалось Чуйкову забавным, и он
непроизвольно хмыкнул. Настроение у него превосходное. А зря, между прочим, он
хмыкает и демонстрирует свою беззаботность. По идее, расстраиваться бы надо.
Олег, разумеется, в курсе, и другой заместитель тоже, но Вере-то совсем не
обязательно догадываться об истинном положении дел.
– Олег Ревазович на месте? – сурово спросил он,
пытаясь нахмурить брови и тем самым вогнать себя в нужный настрой.
– У себя.
– Попросите его зайти ко мне.
Вот так, официально. Вместо того чтобы позвонить Олегу прямо
в кабинет или на мобильник, вызываем через секретаря. Вера знает, что это
признак неудовольствия: если директор вызывает заместителя через секретаря, то
он сердится. А директор после такой публикации и должен сердиться, а как же
иначе? Это он перед Верой Филипповной строит из себя стойкого и неунывающего, а
на самом деле он в гневе. Вот так будет правильно.
Ахалая появился в кабинете Чуйкова буквально через минуту, у
них общая приемная, от двери до двери – десять шагов. Прикрыл за собой дверь и
одним гибким движением устроил себя в кресло по другую сторону стола.
– Ну что? Я так понимаю, что все сработало? –
негромко спросил он, доставая сигареты. – Я с девяти утра на месте,
телефон у Веры надрывался все утро. Меня тоже любопытствующие одолевают.
Слушай, мне даже в день рождения столько людей не звонит! Вот воронье! Чуют,
где падалью пахнет.
– Похоже, сработало, тьфу-тьфу, чтоб не
сглазить, – Чуйков постучал по деревянной столешнице. – Олег, я хочу,
чтобы все ответственные звонки ты сделал сам. Боюсь запороть. Ты же знаешь мои
способности.
Ахалая кивнул, выпустил сигаретный дым в потолок и понимающе
улыбнулся.
– И кто нам уже позвонил по интересующему нас вопросу?
– Вот эти деятели, – Игорь Васильевич протянул
заместителю листок. – Может, не все они собираются отказываться от нас, но
если кто-то собирается, то нужно сделать так, чтобы не сорвалось. Ну что я тебе
объясняю, ты сам все понимаешь, мы десять раз это обсуждали.
– Хорошо, я всем позвоню. А адвокат? Ты с ним уже
связался?
– Пока нет. Не хочу, чтобы он что-нибудь заподозрил,
чем меньше людей будет в курсе, тем лучше. Как только ты мне назовешь хотя бы
один сорванный контракт, я тут же с ним свяжусь, начну рвать на себе волосы,
возмущаться и требовать восстановления моего доброго имени и возмещения
упущенной выгоды. А пока я буду тихо переживать из-за того, что нашу фирму
злобно оклеветали.
– Тебе виднее, – Ахалая погасил сигарету в
пепельнице, сунул в карман зажигалку и полученный от Чуйкова листок. –
Пошел отзваниваться. А ты давай переживай, только не тихо, а громко, чтобы все
знали.
Глава 4
Дождь моросил не переставая, он начался еще ночью, и сейчас,
в три часа дня, Настя все еще слышала сухое потрескивание мелких водяных капель
о стекла и жесть. Откладывать прогулку больше нет смысла, через час придет медсестра
делать массаж, а потом начнет смеркаться. Не такая уж Настя Каменская
бесстрашная, чтобы гулять в сумерках по лесу. Можно, конечно, идти не влево от
дома, в лес, а вправо, в сторону других домов, но ей отчего-то не хотелось. Ее
могут заметить, увидят новое лицо, начнут приставать с расспросами, кто такая,
почему живет у Дюжина. Вступать в разговоры и заводить знакомства в ее планы не
входит. Не то чтобы она скрывалась или пыталась сделать секрет из своего
пребывания в Болотниках, вовсе нет, ведь весь медпункт и так знает о ней, и в
магазине знают, сегодня уже по ее заказу привозили хлеб, джем и масло. Просто
нет у нее настроения общаться с посторонними.
Решено, надо собирать ноги, палку и одежду в единое целое и
нести это целое, вернее – тащить, на променад. Сегодня уже среда, пора
прибавлять минуты и довести их количество до двадцати. Нога не сказать чтобы
так уж быстро восстанавливалась, ей и пятнадцати минут хватало выше крыши,
чтобы выжать из Настиных глаз слезы и заставить ее обливаться потом, но
все-таки… Все-таки после того, как позавчера она вдруг поняла, в чем дело, ей
показалось, что стало чуть полегче. Совсем чуть-чуть. Но ведь стало же. Или ей
только показалось?
Капюшон, конечно, голову закрывал, но лицо от дождя все равно
не спасал, порывы ветра размазывали влагу по щекам и губам, вода по подбородку
и шее затекала под шарф, и в целом все было достаточно противно. Однако Настя
терпеливо двигалась по тропинке в глубь леса, десять минут туда, десять –
обратно, и думала о том, как справиться с проблемой. Да-да, с той самой.
Был в ее жизни еще один мужчина, о котором она не подумала,
когда перебирала все возможные варианты. И как только она о нем вспомнила, то
сперва ужасно удивилась, как же это она о нем забыла, ведь должна была подумать
в первую очередь именно о нем, а потом сообразила, что в этом-то и есть суть
головоломки. Потому и не вспомнила, что не хотела вспоминать. Потому и не
вспомнила, что именно в нем, вернее, в отношениях с ним, состоит проблема,
которую она тщательно задвинула в дальний уголок и теперь перед самой собой
делает вид, что у нее все отлично, просто лучше не бывает.
Ее новый начальник Вячеслав Михайлович Афанасьев. Ее бывший
сокурсник, троечник и прогульщик, мелкий спекулянт, любитель пива и футбола. Когда
он сменил вышедшего на пенсию полковника Гордеева, Настя пришла в ужас: после
мудрого и опытного Колобка попасть в подчинение к Афоне, которого она презирала
и недолюбливала еще в студенческие времена и с которым после выпуска ни разу не
встречалась.
И с первого же дня их совместной работы на Петровке она
нового начальника невзлюбила. Более того, она не сочла нужным эту свою нелюбовь
скрывать. И даже более того, она открыто сказала Афанасьеву, что хоть и будет
работать под его руководством, но уважать его не будет никогда. И вот
спрашивается теперь, зачем она это сделала? Чтобы потешить свое самолюбие,
выплеснуть то, что думает, а потом гордиться собой: вот, мол, какая я крутая и
смелая, не побоялась сказать правду начальнику? Господи, глупость какая! Никогда
подобные мотивы ее действиями не руководили. Тогда зачем? Ведь понимала же, не
могла не понимать, что с того момента ее работа в отделе, которым руководит
Афоня, превратится в медленный, непрекращающийся ад. Что он будет ее ненавидеть
и не будет знать, что с этим делать, потому что у него хватит ума не мстить ей
за оскорбление. Но и простить ее он не сможет. А кто простил бы? С того дня
подполковник Каменская вызывает у него только раздражение, является источником
негативных эмоций, и из-за этого они не могут нормально общаться и обсуждать
служебные вопросы. Афоня пытается, поелику возможно, игнорировать ее, а уж
когда не удается, то между ними возникает такое напряжение, что можно снабжать
электричеством весь Красноярский край. Или Хабаровский. В результате ровно
половину служебного времени Настя думает о преступлениях, которые надо
раскрывать, а вторую половину тратит на то, чтобы как-то исхитриться,
извернуться и избежать прямого общения с начальником. Она перестала с радостью
думать о работе и с удовольствием на нее приходить, как это было при Гордееве
на протяжении полутора десятков лет их совместной службы. Минувшей весной она –
неслыханное дело! – взяла больничный при первых же признаках простуды и
честно отбыла дома все десять дней, в течение которых чуть покашливала да
слегка сопливилась. Такое она позволила себе впервые в жизни, вот до чего на
работу идти не хотелось. И нога болит, наверное, как раз потому, что ей
смертельно не хочется возвращаться в свой кабинет и контактировать с Афоней. Не
зря, ох, не зря сказала она Коле Селуянову, что работала бы, сидя дома и не
встречаясь с начальством. Слова будто из подсознания вырвались, она проговорила
их и поняла, что в этом и есть ее проблема. Она испортила отношения с
Афанасьевым и теперь пытается, как страус, спрятать голову в песок, уклониться
от общения с ним и придумать, как бы так устроиться, чтобы и работать
продолжать, и на работу не ходить. А это не решение проблемы. Если отношения
испорчены, нельзя делать вид, что их нет совсем. Надо признаться себе, что они
плохие, и постараться понять, чего ты хочешь: чтобы они стали нормальными,
чтобы так и оставались плохими или чтобы их не было вовсе. Хочешь, чтобы их не
было, – напиши рапорт и уходи, никогда больше с этим человеком не
встречайся и не общайся. Не уходишь? Тебя устраивают такие отношения? Да нет
же, совершенно очевидно, что не устраивают, вон даже на такую любимую работу
ходить не хочется. Стало быть, ты не хочешь, чтобы отношения оставались
плохими. Тогда остается одно: ты хочешь, чтобы они стали нормальными. Может
быть, ты сама себе не признаешься в том, что хочешь этого, но ведь другого-то
пути нет, ты же только что сама эту формулу вывела: или нормально, или плохо,
или никак. Получается, что путь у тебя, Каменская, только один. Ты отношения
испортила, тебе и нужно их исправить. Но как? Как это сделать? Пойти
повиниться, попросить прощения? Или ничего не говорить, а молча войти в кабинет
с бутылкой и предложить выпить? Брр!
