– А крупные покупки… Я хотел спросить, не могло ли быть
так, что под видом крупных покупок Лариса Сергеевна давала кому-то деньги,
например, шантажисту или, простите, любовнику?
– Прощаю, – впервые на лице Риттера появилось
что-то смутно напоминающее усмешку. – Все крупные покупки Лара делала
вместе со мной. И все эти вещи находятся дома, они никуда не пропали,
следовательно, не были ни подарены кому-то, ни проданы.
– Но три тысячи долларов ежемесячно – это очень
существенная сумма, особенно для богемной молодежи. Не могло ли получиться так,
что ваша жена на эти деньги содержала кого-то? Даже на тысячу долларов может
вполне безбедно существовать семья из трех-четырех человек, а уж на три… Может
быть, она кого-то содержала, подругу или друга, а потом этому человеку
потребовались большие деньги, он стал требовать, чтобы Лариса Сергеевна их
достала, она отказалась. Вот и причина для конфликта и для убийства. Могло
такое быть?
– Теоретически – да, могло. Но не с моей женой.
– Почему?
– Потому что… Вы, Юрий Викторович, в ценах
ориентируетесь?
– Очень приблизительно. Смотря что вы имеете в виду.
– Я имею в виду цены на то, что регулярно покупают
молодые женщины. На что они тратят деньги. Можно купить крем для лица за
тридцать рублей, а можно – за две с половиной тысячи. Это восемьдесят долларов.
Можно купить осенние ботинки за триста рублей, а можно и за шестьсот долларов,
из ящерицы или питона. Можно купить сумочку за пятьсот рублей и ходить с ней
несколько лет, пока она не порвется. Лариса покупала сумочки и туфли к каждому
пальто, плащу или куртке, к каждому костюму и сарафану, ей хотелось, чтобы в
одежде все было гармоничным. И все это было не дешевым, поверьте мне. Эти три тысячи
долларов уходили только на нее саму, она бы и воробья не смогла прокормить.
Интересно вы рассказываете, Валерий Станиславович. А на
какие же деньги она наркотики покупала? Любовник давал? Очень, кстати,
возможно. Надо бы в личной жизни покойной покопаться, но муж в этом деле будет
плохим помощником. Тут нужны подруги. И… домработница. Как там у Коли Селуянова
дела?
* * *
Домработница Риттеров, пятидесятилетняя Римма Ивановна
Лесняк, Селуянова приятно удивила. Он, насмотревшись фильмов и начитавшись книжек,
был уверен, что придется иметь дело с человеком, фанатично преданным семье и
готовым лечь трупом, только бы не дать ни одной соринке улететь из избы. Но
здесь был совсем другой случай.
Римма Ивановна работала у Риттеров почти двадцать лет. И все
эти годы люто ненавидела самого хозяина, Станислава Оттовича, и его супругу
Нину Максимовну. Единственным, к кому она хорошо относилась, был их сын
Валерий. И то только до того, как он женился на Ларисе. Вскоре после женитьбы
Валерий изменился и стал таким же объектом неприязни со стороны домработницы,
как и его родители.
Кроме того, Римма Ивановна не оправдала ожиданий Селуянова и
на то, что окажется простой деревенской теткой, какими он всегда рисовал себе
домработниц. Она была совсем другая. И… очень непростая.
Они разговаривали в просторной квартире Риттеров, сидя в
огромной кухне. В это же самое время Миша Доценко беседовал в гостиной с
матерью Валерия Станиславовича.
– Для меня это давно превратилось в своеобразную игру,
вроде разгадывания кроссвордов или ребусов. Чем больше от меня скрывали, тем
интереснее было по мелким деталям и невзначай оброненным словам восстанавливать
скрытое. Этот интеллектуальный труд примирял меня с тем унижением, которому
меня постоянно подвергали. Ну и, конечно, платят мне очень хорошо, не стану
скрывать. Такой работой не бросаются.
Римма Ивановна, высокая, худая, с коротко остриженными
седыми волосами, разговаривала с Николаем с видимым удовольствием, постоянно
подливала ему чай и подкладывала то пирожки, то печенье, а то и бутерброды
предлагала. Селуянову повезло больше, чем Юре Короткову, ему не приходилось
каждую секунду задавать вопросы, Римма рассказывала сама, и речь у нее была –
заслушаться впору.
– Станислав Оттович и Нина Максимовна всегда строго
держали дистанцию между собой и мной, я для них была не человеком, а вещью,
полезной в хозяйстве. Вот вам только один показатель: ни разу за все годы они
не поинтересовались, когда у меня день рождения, и не поздравили. И вообще, ни
одного подарка ни к одному празднику. Согласитесь, Коленька, это о многом
говорит.
– Да уж, – соглашался Коленька, которого вполне
устраивал такой панибратский тон. Чем ближе дистанция, тем больше доверия, а
чем больше доверия, тем больше информации. Что и требовалось доказать. –
Пирожки у вас, Римма Ивановна, просто замечательные, в жизни никогда таких не
ел.
– Кстати, тоже показательный момент, – тут же
подхватила она. – Без хвастовства скажу: я кулинарка хорошая. Мне все об
этом говорят. Все, кроме хозяев. Подам на стол – скажут, мол, спасибо, Римма. И
все, больше ни одного слова. То есть спасибо, что приготовила и подала, а на
то, чтобы похвалить, сказать, что очень вкусно и какая я молодец, у них язык
уже не поворачивался. Вроде бы я неодушевленная вещь и теплые слова
благодарности мне не нужны. Валерик не таким был, всегда спрашивал, как я себя
чувствую, если ему казалось, что я плохо выгляжу, и стряпню мою хвалил. Знаете,
так смешно бывало, – она вспомнила о чем-то и улыбнулась. – Все сидят
за столом, кушают, Валерик еду нахваливает, меня благодарит, а Нина Максимовна
на него такие взгляды бросает – повеситься впору. И Станислав Оттович
недовольно хмурится. А Валерику все равно. Он ведь знал, что родителям это не
нравится, а все равно делал по-своему. Характер такой.
– А что же произошло, когда он женился? Вы говорили, он
стал таким же, как мать.
– Ну да, у хозяев манера такая была: если что-то в
семье неладно, меня сразу домой отправляют. То есть если предстоял серьезный
разговор, как нынче говорят, разборка, и есть опасность, что он пойдет на повышенных
тонах, то при мне никогда не начинали. Все, Римма, спасибо, вы на сегодня
свободны. Даже если у меня что-то не доделано, все равно просят уйти. Особенно
часто такое бывало, когда Валерику лет четырнадцать исполнилось и до самого
института тянулось. Станиславу Оттовичу хотелось, чтобы сын по его стопам
пошел, если не художником стал, то хотя бы искусствоведом, но на Валерика
влиять невозможно, он никого не слушает, кроме самого себя. Тут такие грозы
гремели! Тем более Нина Максимовна всегда на стороне Валерика стояла, так
хозяин то с ней скандалит, то с сыном.
– Откуда же вы узнали, что были скандалы и из-за чего,
если вас выпроваживали? – спросил Селуянов, надкусывая очередной пирожок,
на этот раз с грибами.
Действительно, потрясающе вкусно. Как можно было двадцать
лет есть такие пирожки и ни разу не похвалить? Уму непостижимо!
– Шерлок Холмс сказал бы, что это дедуктивный
метод, – Римма Ивановна лукаво посмотрела на Колю. – Хозяйка каждый
раз расстраивалась ужасно, у нее мигрень начиналась и дня два не проходила, а
мальчику – трын-трава, веселый, спокойный. И вот представьте себе, меня
выпроваживают домой, на следующий день я прихожу и застаю хозяйку с мигренью,
хозяина чернее тучи и вполне довольного жизнью мальчика. Что я должна подумать?
