– Ася, меня память подводит или ты мне называла полное
имя Волковой? Мне еще показалось, что имя какое-то нерусское, – голос мужа
вернул ее на землю.
– Анита Станиславовна, – машинально ответила
Настя.
– Анита… Что за имя? Откуда оно?
– У нее крестная – испанка. Мать Аниты была беременна
как раз во время фестиваля молодежи и студентов, она подружилась с девушкой из
Испании, и та предложила стать крестной матерью ребенка. В те годы еще не умели
определять пол ребенка до рождения, поэтому мать Аниты и та испанка придумали
два имени, для мальчика и для девочки.
– Ага, понятно. И как ей потом жилось с таким именем? В
те времена имена были стандартными, необычные как-то не приветствовались.
– Да отлично ей жилось. Она, судя по всему, всегда
помнила, что у нее крестная из Испании, поэтому изучала страну, язык, культуру.
Даже научилась фламенко танцевать. И на гитаре играла прекрасно, музыкальную
школу закончила. Леш, какая связь, я не понимаю. При чем тут ее имя?
– Имя ни при чем. А вот Испания очень даже при чем.
– Ты что, про шпионов подумал? – с подозрением
спросила Настя. – Выбрось из головы.
– Ну какие шпионы, Асенька, – расхохотался
Чистяков. – Я о другом. Ты много встречала девочек, знающих испанский
язык? Не взрослых специалистов-лингвистов или переводчиков, а именно школьниц.
– Себя, – гордо заявила она. – И еще пятерых,
которые вместе со мной занимались. Вообще-то в Москве была испанская спецшкола,
но, по-моему, одна на весь город. То есть таких девочек было от силы человек
триста, а то и меньше.
– И многие ли среди них учились играть на гитаре?
Настя с восторгом посмотрела на мужа.
– Лешка, ну до чего ж ты умен. Она ведь не только на
гитаре играла, но еще и на саксофоне, это огромная редкость среди женщин. А
тех, кто танцевал фламенко, вообще не было. Кроме Аниты Риттер. Она была
уникальна. Она всегда хотела быть не такой, как все. Поэтому она выбрала
институт, в котором мало девочек. С ее-то внешностью, да еще с двумя языками,
да с гитарой и саксофоном, да с фламенко, да среди мальчиков-физиков, да в
закрытом институте, где сплошные секреты и государственные тайны. Отсюда и две
диссертации, побыстрее, пока тридцать не исполнилось, чтобы не как у всех.
Чтобы быть звездой. Причем такой, которую невозможно ни повторить, ни
скопировать. Танцами, испанским языком и гитарой она создала из себя «испанку»,
а саксофоном и физикой резко выделила себя из женской среды. При этом не
приблизилась и к мужской, потому что была очень красива и к ней всегда
проявляли интерес мужчины. То есть она не сделалась мужеподобной, она всегда
оставалась настоящей женщиной, абсолютно не похожей ни на одну другую женщину.
– Значит, я все-таки могу собой гордиться, –
сделал вывод Алексей. – Наш разговор принес тебе ощутимую пользу. И что
дальше? Можно считать, что ты поймала убийцу?
– Если бы, – Настя помрачнела. – Ни в одном
глазу.
Думать об Аните Волковой ей стало неинтересно. Если
построение правильно, то ни к одному из трех преступлений это отношения не
имеет. Ну, стал более понятен характер Аниты Станиславовны, не более того.
Никаких семейных тайн из выбора института не выплыло.
Возле дома, где жил Ольшанский, стояла машина Коли
Селуянова, а вот ржавой «копейки» Короткова не видно. Уже двадцать минут
восьмого, и Настя переживала, что опаздывает, но быстро успокоилась, поняв, что
прибыла к следователю не последней. Чистяков поехал в автосервис и пообещал
вернуться за ней часов в десять.
* * *
Жена следователя Ольшанского всегда очень серьезно
относилась к импровизированным совещаниям, которые ее муж периодически
устраивал у себя дома. Она пекла огромное количество блинов, пирогов и плюшек,
расставляла все это на большом столе вместе с вазочками с медом и вареньем,
отправляла дочерей на свидания, к подружкам или в кино, а сама уходила в гости
к соседке, появляясь дома примерно раз в полчаса, чтобы подогреть чайник и
заварить свежий чай. Она очень любила своего мужа, заботилась о его здоровье и
говорила:
– Если я не создам тебе все условия для посиделок в
домашних условиях, ты будешь устраивать их по воскресеньям в служебном
кабинете. Я хорошо знаю, чем это кончается.
В переводе на общепонятный язык сия сентенция означала, что
в воскресенье при неработающем буфете, не говоря уж о столовой, муж будет целый
день сидеть голодным или питаться всухомятку, а это вредно для органов
пищеварения, будет забывать проветрить прокуренное сыщиками помещение, а это
опасно для органов дыхания, и от всего этого будет плохо себя чувствовать и
потому нервничать и сердиться, а уж это-то вредно вообще всегда и для всего.
Жена следователя Ольшанского была врачом-невропатологом. И
этим все сказано.
Настя с тоской оглядывала обильный стол, постоянно ощущая
врезающийся в талию ремень, поддерживающий незастегнутые джинсы. Она специально
затянула его потуже, потому что знала, какие соблазны ее ждут в доме
Ольшанского, и вовсе не была уверена, что сможет им противостоять. Особенно
сильные эмоции вызывали у нее блины, солнечно-золотистой горкой сиявшие прямо
перед ее носом. Господи, где взять силу воли!
– Ты чего не ешь? – шепотом спросил сидящий рядом
с ней Селуянов. – Плохо себя чувствуешь?
– Я так растолстела, что на мне джинсы не
застегиваются, – таким же шепотом грустно сообщила она.
– Да ладно! – не поверил Коля. – По-моему, ты
как была худая, так и осталась.
– Джинсы думают иначе. Я в них влезть не могу. А есть
хочется просто ужасно.
– Брось ты, от двух блинков ничего не будет. Давай я
тебе положу.
– Нет! – закричала Настя с таким ужасом, словно ей
предлагали гадюку, фаршированную жабами в соусе из тараканов.
Присутствующие немедленно впились в нее глазами.
– Ты чего, Пална? Тебе Селуянов предлагает что-то
неприличное? Он хочет на тебе жениться? – Зарубин, как всегда,
отреагировал первым.
– И правда, Каменская, чего кричишь-то? –
подхватил хозяин дома. – И тарелка у тебя пустая. Что-то не так?
Настя решила не ломаться и сказать все как есть. Ей не
поверили, и пришлось приподнять длинный свитер и показать свой позор.
– Да-а, бедняга, – посочувствовал
Ольшанский. – Хочешь, я тебе яблочко принесу?
На яблоко она согласилась и сгрызла его в мгновение ока –
так была голодна.
– Ладно, коль ты не ешь и рот у тебя свободен, ты и
начнешь, – велел следователь. – Надумала что-нибудь за два дня?
Настя надумала. В деле Ларисы Риттер они перебрали
возможность обмана со стороны всех, они подозревали во лжи или просто
недобросовестных, пристрастных показаниях Валерия Риттера, его мать,
домработницу, мать убитой Ларисы. И ничего не складывалось, как бы они ни
крутили. Но они не учли одного человека: саму Ларису. Все говорили правду, а
она лгала. И тогда сходится почти все.
