— Вы мужчина и потому должны понимать. Вина — не только за себя. За всех нас. За наш пол, за нашу мужскую природу!
— Да, — тяжело произнес доктор, — пожалуй, вы правы.
Конрад дошел до дверей указанной комнаты и негромко постучал. Ответа не последовало, тогда он, подождав немного, легонько толкнул дверь и, когда она открылась, вошел внутрь.
Это была небольшая комната, совсем не напоминающая больничную палату, со светлыми, но не белыми стенами, хорошей мебелью, ковром на полу и высокими потолками.
Тина сидела на кровати (Конрад понял, что она лежала и поднялась только заслышав его шаги) и безмолвно смотрела на вошедшего. Одетая в простое, в серо-белую клетку платье и тонкую кремовую кофточку, она казалась по-девичьи хрупкой. Голову прикрывал новый, но выглядевший старомодным чепец из бледно-голубой полотняной ткани, отделанный узкими кружевами.
Тина… Ее большие серые глаза на бескровном лице показались Конраду чужими. Тогда, в Кленси, она была совсем не такой…
Ее тело, тело юной девушки, вызывало трогательные чувства, но лицо взрослой женщины, человека, заглянувшего в бездну, невольно отталкивало, даже пугало.
Конрад почувствовал, как во рту пересохло, а к вискам прилила кровь. Он не был уверен, что сумеет повести разговор так, как хотелось.
— Здравствуй… Тина!
Она кивнула.
— Я присяду?
Не дожидаясь ответа, он подошел к столику, на котором стояла ваза, и опустил в нее сирень. Потом сел напротив Тины, на расстоянии чуть меньше вытянутой руки.
— Как ты себя чувствуешь? Тебе хорошо здесь?
Он говорил тихо, словно боялся чего-то. Он сразу понял: нужной атмосферы не возникнет, несмотря на все старания, не возникнет, если этого не захочет сама Тина.
— Да, хорошо. Спасибо.
Ее голос звучал ровно, тембр его не изменился — это немного обнадежило Конрада.
— Вот, — продолжал он, — я принес тебе конфеты. Если ты любишь сладкое, они тебе понравятся.
— Спасибо, — повторила она, глядя, как он развязывает ленту и снимает бумагу. Потом, когда Конрад поднял голову, их взгляды на секунду встретились, но Тина быстро отвела глаза. Что было в них? Боль или, что ужаснее, пустота? Жили ли в ней воспоминания о светлом, не умерли ли прежние чувства?
Как бы то ни было, в тот миг, когда они взглянули друг на друга, в воображении Конрада возникло видение: в ярких лучах солнца скрещиваются клинки острых шпаг, и от этого слияния в борьбе сверкающих полос металла, как ни странно, рождается свет.
— Возьми, — сказал Конрад, — попробуй.
— Как маленькой…— прошептала Тина, и Конраду показалось, что в ее глазах блеснули слезы.
Он сделал над собой усилие и улыбнулся, но она не ответила на улыбку. Потом спросила:
— Ты был болен?
Он кивнул.
— Что-то серьезное?
— Нет. Все прошло. К счастью, у меня хорошее здоровье. А потом… Тина, сейчас меня волнуешь только ты!
Она оборвала:
— Пожалуйста, не надо обо мне!
Конрад тайком вздохнул: Тина не желала пускать его дальше неких условных границ. И, возможно, была не в состоянии перейти их сама.
— Извини, Тина. Я не мог проведать тебя раньше, но теперь…
— Где Джоан? — перебила она.
Конрад вздрогнул. Она спросила без тени ревности или упрека, но ему… было так тяжело отвечать!
— Ее больше нет рядом, — подумав, произнес он.
Тина, не удивившись, кивнула. Похоже, она размышляла о чем-то своем. Потом медленно проговорила:
— Она осталась в Америке? И твоя дочь тоже?
— Да, они… они остались там.
Тина смотрела в окно, на ясное небо, пересеченное ветками тополей. Создавалось впечатление, что ее совершенно не волнует то, о чем идет разговор. Глубоко замкнувшаяся в себе, погруженная в собственные мысли, она не обращала внимания на странные интонации Конрада. Кажущаяся безмятежность на самом деле была подавленностью — Конрад это понимал, но он далеко не до конца пережил свое собственное горе, и потому страдал от мнимого равнодушия ее слов.
— Теперь ты, должно быть, доволен?
Лицо Конрада исказилось, точно зеркало, по которому ударили молотком.
— Ты делаешь мне больно, Тина! — Он крепко сцепил пальцы рук. — Я знаю, Джоан говорила тебе о нас… Но она… она погибла во время пожара на корабле, когда мы плыли в Австралию.
Тина слегка вскрикнула, ее глаза мучительно расширились.
— А… Мелисса?
Взгляд Конрада окаменел.
— Тоже.
— О Боже… Прости…— прошептала она и заплакала. Тонкие кисти ее рук дрожали, и Конрад, заметив это, наклонился и покрыл их осторожными поцелуями. Некоторое время Тина не отнимала ладони, но потом проговорила изменившимся, сдавленным голосом:
— Не надо!
Конрад быстро выпрямился: он старался овладеть собой.
— Не будем о плохом! Я сам чудом спасся. Мне помог один человек, моряк по имени Даллас Шелдон. С его помощью я добрался до берега и благодаря ему смог вырваться из рук бандитов. Я очень сожалею, потому что он, наверное, погиб… Честно признаться, раньше я не понимал людей, способных на такие жертвы ради других, но теперь преклоняюсь перед ними.
Они помолчали.
— Я знаю, что ты сделал для меня, Конрад, — сказала Тина, — и благодарна тебе, независимо от того, как сама оцениваю свое спасение.
Конрад не был уверен, что это следует говорить, но, несмотря на предупреждение Райана, решил рискнуть. Кто знает, может, вопреки всему это принесет ей облегчение?
— Я хочу, чтобы ты знала, Тина: тот, кто стоял во главе этих извергов, мертв. Даллас его убил…
Узкие плечи Тины задрожали, а ее лицо внезапно приобрело оттенок сожженной солнцем листвы.
— Не надо! — странным надтреснутым голосом произнесла она. — Я ничего не помню!
— Боже…— пробормотал он, не зная, что делать, боясь взять ее за руку и не смея утешать словами.
И вдруг увидел, какие холодные у нее глаза и серые, плотно сжатые губы.
Прошло немало времени, прежде чем он снова заговорил.
— Разве ты настолько изменилась? (Тина вскинула голову, словно спрашивая: «А ты сам?») Я думаю, твоя душа — неувядающий цветок, она не умерла. И это главное.
— Нет! — надорванно проговорила она. — Мы живем в мире, где все связано, все едино. Разве тебя манит, пусть даже вечная, жизнь души без тела? Как ты это себе представляешь? Внешние страдания неизбежно ведут к внутренним переживаниям человека, меняются его чувства, его суть. Эти раны не заживают дольше… Не утешай меня тем, во что сам не веришь!
