Джоан, зардевшись, чуть заметно кивнула.
— А Лоренсом я стал незадолго до знакомства с тобой, когда решил попытаться приспособиться к жизни в этой стране. Конрад О'Рейли — австралиец, Лоренс Пакард — американец, вот и вся разница. Была еще причина, побудившая меня сменить имя, — стремление избавиться от преследования моего отца, который имел привычку следить за мной, где бы я ни находился. Я решил скрыться с его глаз окончательно и, кажется, мне это удалось. И последнее: я признаю, Джоан, что многое из того хорошего, что было во мне, легло на дно души, а на поверхность вышло плохое. Я стал намного хуже, и мне некого в этом винить, кроме себя самого!
Завершив свой рассказ, он молча глядел на Джоан, которая все поняла, за исключением единственного — его стремления, испытав боль, причинять ее другим.
Джоан… Она всегда казалась ему поверхностной, чрезмерно приземленной в рассуждениях и интересах, он не находил в ней никакой загадки, кроме одной — почему она, несмотря ни на что, столь навязчиво стремится к нему.
Тина Хиггинс… При воспоминании об этой девушке Конрада действительно мучила совесть, особенно первое время. Потом, конечно, чувства притупились, и все же… Он и на Джоан женился именно потому, что не желал брать на себя еще один грех. Ему хотелось узнать о том, как живет Тина, в каком душевном состоянии пребывает, но он не решился спросить.
— С тех пор как я ступил на эту землю, мечтаю лишь об одном — вернуться в Австралию. Мне надоело жить под чужим именем, чужой жизнью. Здесь я осознал ценность того, что казалось ненужным, мелким там, в моей родной стране. Я завершил то, над чем работал долгое время, и готов к возвращению и к… борьбе.
— Это касается твоего отца? Я видела бумаги…
— Да, — ответил Конрад.
— Ты хочешь использовать результаты своего труда ему во вред?
— Есть разные варианты. Я еще не решил.
Джоан смотрела на него полными слез глазами.
— Да, — произнесла она со скрытым сарказмом, — ты прав, тебя ничего здесь больше не держит. Поезжай. Я скажу тебе, где найти Тину Хиггинс.
Услышав такие слова, Конрад привлек ее к себе и мягко промолвил:
— Я женат на тебе, а не на Тине Хиггинс. И мать моего ребенка ты, а не она. Ты поедешь со мной?
Джоан вздрогнула.
— Разве я нужна тебе?
— Да, — ответил он, и ей показалось, его глаза не лгут, — нужна. И ты, и Мелисса. Конечно, хочу сразу предупредить: хотя у меня отложено немного денег и еще часть мы получим за обстановку, начинать придется с нуля. Если ты выдержишь…
— А ты сумеешь измениться? — Ее бархатистые глаза сверкнули.
— Сделаю все, что в моих силах.
— Тогда, — сказала Джоан, — мне стоит подумать.
ГЛАВА IV
Не прошло двух месяцев, как Джоан и Конрад уже стояли на палубе судна «Миранда», державшего курс на Сидней.
Джоан, завернувшаяся в накидку из тонкого черного сукна, слегка дрожала, хотя вечер был теплый. Она еще не оставила сомнений: временами молодой женщине казалось, что решение покинуть Америку было принято чересчур поспешно. В душе Джоан словно проносились холодные ветры, слой за слоем, точно песок, сдувавшие первоначальное воодушевление и оставлявшие ее сущность открытой страхам, печально обнаженной, будто осенний лес. Она старалась не вспоминать взгляд убитого горем отца, человека, который терял единственное безмерно любимое существо. Когда пароход отчалил от пристани, его губы все еще шевелились, он качал поседевшей головой и смотрел глазами, какие бывают только у покинутых, брошенных, когда не остается сил даже для укоризны.
Она предала отца, оставила его ради человека, который куда менее нуждался в ней и меньше ее ценил. Понимал ли он, чем она пожертвовала ради него? Ради него и… ради себя, своего счастья. Да, как ни тяжело это признавать, подлинно бескорыстная любовь встречается редко.
Джоан еще не отошла от терзаний и… почти ненавидела мужа, взгляд которого точно приклеился к горизонту. Конрад О'Рейли, весь во власти неведомых стремлений, созерцал нечто невидимое никому. Это был взгляд человека, который видел будущее, — человека с возрожденным упорством и воскрешенными силами, которые придавало ему сознание близости родных берегов. А еще — и это пугало Джоан — взгляд Конрада был взглядом вечного одиночки.
Можно ли одновременно бояться и желать чего-то? Наверное, да, ведь любовь и ненависть — две стороны лезвия одного и того же больно ранящего кинжала, а светлая река жизни питается подземными водами сомнений.
Нежные краски неба со следами тающих облаков составляли резкий контраст с земной, налитой тяжестью водой, которая возле самого борта парохода казалась маслянистой, почти густой. Было тихо, «Миранда» неспешно двигалась в беспомощном рассеянном свете, оставляя за собой бахрому пены, и была похожа на огромную белую глыбу с просверленными в ней окошками и дверями. Что-то беспокоило Джоан, и она никак не могла понять: то ли внутреннее состояние влияет на восприятие пейзажа, то ли, напротив, видения окружающего мира внушают печаль и тревогу. Все кругом постепенно меркло, с небес спускалась вечерняя мгла; временами корабль проходил сквозь пряди тумана, и Джоан казалось, будто чьи-то седые мокрые волосы касаются ее лица.
Она поежилась.
— Может, сойдем вниз?
— Хороший вечер, — медленно произнес Конрад. — Неужели тебе холодно?
Джоан кивнула, не в силах вымолвить слово. Горло стиснуло непонятное предчувствие. Ей казалось: огромные, неизвестно кому принадлежащие руки сдавили их маленький, ничтожный мирок и вертят его, сжимают в стремлении вылепить нечто чудовищное. Молодая женщина вздрогнула. Может, будет буря? Такое, говорят, случается в этих местах. Когда они с Конрадом шли вниз, где в одной из двух принадлежавших им кают находились Бетани и спящая Мелисса, Джоан задала вопрос попавшемуся навстречу молодому офицеру.
— Да что вы, мэм! — сказал он, сверкнув улыбкой. — Не волнуйтесь, никакой бури не будет, да и нестрашно, если бы была: «Миранда»— крепкое судно! Так что спите спокойно. — И, слегка поклонившись, пошел дальше.
Джоан растерянно смотрела ему вслед.
— Не грусти, — сказал Конрад, подавая ей руку, когда они ступили на лестницу, — я понимаю, тебе нужно время для того, чтобы осознать случившееся и свыкнуться с мыслью о потерях. Со мной тоже так было.
А сам думал: «Возможно ли смириться с утратой близости родных берегов и любимых людей? Раны душевные, в отличие от физических, сами по себе редко приводят к смерти, но бывает хуже — делают жизнь невыносимой, ввергая человека в муки ада прежде, чем он успел умереть».
Что ж, надо попытаться облегчить Джоан боль потерь и сомнений. Она просила его измениться, и он изменится, чего бы это ни стоило!
— Дело не в грусти, — тихо промолвила женщина, со странным испугом глядя в темную пустоту коридора, — просто я почему-то вижу впереди вместо дороги и света обрыв и туман, точно иду к концу, и он уже близок.
