Солнечный свет, и без того весьма слабый, проникал внутрь экипажа через затянутые черной сеткою оконца у самого потолка, отчего Бофранк не мог видеть выраженье лица грейсфрате, но слышал только его голос.
И вот что говорил председатель Великой Комиссии:
- Ударю я в дверь,
Засов разломаю,
Ударю в косяк,
Повышибу створки,
Подниму я мертвых,
Живых съедят,
Больше живых
Умножатся мертвые.
Так и умножатся, так и съедят, и не будет спасения. А кто ликом мертвец, тот и есть мертвец. Что мертвец скажет, то и правда, а что мертвец знает, то будет и он знать, и мертвецы станут поклоняться ему, а дары будут голова, да рука, да сердце, да кишка, да что еще изнутри. И тлен будет, и сушь будет, и мрак ляжет.
А кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя.
А кто возьмет крест да сложит с ним еще крест, и будет тому знак.
А кто возьмет крест да сложит с ним два, будет тому еще знак.
А кто возьмет три розы, обрезав стебли, измяв лепестки так, что сок окропит землю, тому откроется. И будут три ночи и три дня, как ночь едина, и против того ничего не сделать, а только восплачет снова, кто поймет.
Не страшно, когда мертвый лежит, не страшно, когда мертвый глядит, страшно, когда мертвый ходит, есть просит. А кто даст мертвому едомое, тот сам станет едомое.
А кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя…
Знакомы ли вам эти строки, субкомиссар?
– Пророчество Третьей Книги Марцинуса Фруде, - сказал Бофранк. - Откуда оно вам известно, грейсфрате?
– Я все ж таки председатель Великой Комиссии, хире субкомиссар, - издав сухой смешок, отвечал Шмиц. - Но мне странно, отчего вы с самого начала не обратились за помощью к церкви?
– Вы шутите? После моего близкого знакомства с грейсфрате Броньолусом… К тому же это церковь обратилась ко мне за помощью: уж коли вы все знаете, должны бы знать и о просьбах ко мне, высказанных грейсфрате Баффельтом.
– Знаю-знаю, - сказал Шмиц. - Верите ли, хире Бофранк, но я мало что могу. Великая Комиссия существует лишь на бумаге, многие мои товарищи, что вместе со мною боролись за чистоту - истинную чистоту! - веры, давно уже на небесах… Тем печальнее мне знать о деяниях гнусных поклонников нечисти, проникших в самое сердце церкви. На счастье, вблизи грейсфрате оставался человек, который верен нам.
– Кто же он?
– Брассе Слиман, муж добрый и богобоязненный. Вы, верно, помните его - он приезжал вместе с Броньолусом в поселок и даже принял участие в потасовке, кою вы столь неосмотрительно учинили на дороге.
Да, субкомиссар помнил брассе Слимана из Рейсвеекке, толстого бородача, что походил внешним видом скорее на старшину латников. В последний раз он видел его, когда встречался с Броньолусом, в самый разгар возвышения миссерихордии. Тогда брассе Хауке - еще один из спутников грейсфрате, не имевший, кстати, оснований желать Бофранку добра, - прибыл прямо к подъезду дома Бофранка, и в карете как раз сидел брассе Слиман. Бородач, казалось, искренне обрадовался встрече, но не конестабль… Знать бы, что брассе Слиман - друг!
Субкомиссар попытался унять душевное волнение. Что проку сожалеть о минувшем? Да и неизвестно пока, каков на самом деле грейсфрате Шмиц. Ловушки могли ожидать повсюду, и доверяться председателю Великой Комиссии Бофранк не торопился. Да, он знал пророчество Третьей Книги - и что же? Его знал и Баффельт, и присные Баффельта, что же мешает Шмицу быть всего лишь одним из многих посвященных?
– Вы могли обратиться к герцогу, к королю, - сказал Бофранк.
– Вы тоже, - парировал Шмиц. - Вы вхожи к грейскомиссару Фолькону, даже к герцогу Нейсу. Что вам помешало?
– Я не церковник. Кто бы мне поверил?
– Я - церковник, но не поверили бы и мне, хире Бофранк. Ведь старик Кристиан Шмиц - всего лишь выживший из ума поборник веры, которого надобно поздравлять на церковные праздники, не допуская до дел серьезных. Более того, я, как мог, старался все эти годы поддерживать слухи о своей немощи, о старческой скудости ума. И преуспел в этом. Сознайтесь, вы были удивлены, увидав меня в достаточно добром здравии?
– Удивлен, грейсфрате.
– Вот видите… Я, наверное, во многом даже перестарался, ибо обнаружил в недоумении, что утратил былое влияние на некоторых персон.
Снаружи что-то тяжело стукнуло в стену экипажа, затем еще раз.
– В нас кидают камнями, - сказал Шмиц, обратив внимание на беспокойство Бофранка. - Чернь забрасывает булыжниками проезжающие экипажи; чего доброго, мы получим с этой чумою еще и бунт. А коли сбудутся предопределения насчет войны с южными соседями, что же останется тогда от государства?! Вот в чем причина нашего беспокойства, хире Бофранк.
– Вы все время говорите «нашего». Вас много? Вы имеете в виду некое тайное сообщество, которое поставило целью борьбу с люциатами?
– Да, вам, несомненно, требуется некая экспликация, ибо я вам друг. Мы предпочитаем называть себя Конфиденцией Клириков, хире Бофранк, и боремся не только с люциатами, но и со всем дурным, что вредит церкви и государству. Правда, должен признать, что в последнее время именно люциаты суть самая вредоносная из сонма червоточин, ослабивших веру. Но погодите немного, хире субкомиссар: кажется, мы приехали.
При помощи Бофранка и фрате Исидора престарелый грейсфрате выбрался из экипажа. Субкомиссар огляделся - эта часть города была ему незнакома: по обе стороны дороги стояли довольно старые Дома без особых архитектурных изысков, выстроенные из серого и белого камня. Возле одного из таких Домов и остановился экипаж, а на ступенях высокого крыльца прибывших встречал мальчик-слуга, который уже отворил двери.
– Круг наш малочислен, но, смею надеяться, во многом силен, - одышливо бормотал грейсфрате Шмиц, поднимаясь по ступеням. - Верно, вам ведомы епископ Фалькус и кардинал Дагранн.
– Я слыхал, что Фалькус окончательно утратил разум и покинул страну, - заметил Бофранк.
– В самом деле, наш брат Фалькус в полном душевном смятении решился на проповедь у Святого Камбра, и проповедь сия была скорее во вред, хоть и заронила зерна сомнения в умах… Сейчас вы сможете лицезреть его, и, смею утверждать, разум Фалькуса ныне чист и силен, как никогда, хотя сам он безжалостно мучим старческой хирагрою. Остальных двоих вы покамест знать не могли.
Комната, в которую они вошли, приятно поразила Бофранка, коему уже намозолили глаза скудные монастырские интерьеры. Вкруг низкого столика на причудливо изогнутых ножках, покрытых прихотливой резьбою, стояли мягкие кресла и диваны, на диванах же восседали люди в одеждах священнослужителей, среди которых Бофранк в самом деле узнал Фалькуса и Дагранна, других же двоих он видел в первый раз.
