Проклятие, как бы она его ни раздражала, он не мог ею не восхищаться!
Несколько смущенный направлением своих мыслей, Эрик сказал:
— Как я понимаю, тебе не раз доводилось это проделывать.
— Очень, очень давно, — ответила она с улыбкой.
Не так уж и давно, готов был он поспорить. Глядя на ее пылающие щеки и сияющие глаза, можно было легко представить себе, какой живой девочкой она была.
Элли искоса взглянула на него:
— Вы будете смеяться, но когда я была маленькая, пределом моих желаний было побывать на каждом островке между Ирландией и Норвегией.
Эрик пристально посмотрел на нее:
— Мне это вовсе не кажется смешным.
Ему понятно было это стремление. Хорошо понятно. Они были слишком похожи, в душе ее таилась любовь к приключениям. Ему тоже знаком был азарт исследователя. Возбуждение, которое охватывает, когда посещаешь незнакомые места, видишь много нового, расширяешь в своем воображении узкие границы мира, в котором живешь.
Эрик отвернулся, встревоженный странным беспокойством, разраставшимся внутри.
Они стояли высоко, на самом верху естественной арки, глядя на бескрайнюю синюю гладь, уходящую вдаль.
— Здесь так спокойно, — сказала Элли, понизив голос.
Ветер трепал прядь ее волос, бросая на лицо, и она убрала ее, заправив за ухо.
Она была права: море было на удивление чистым, за исключением нескольких рыбацких плоскодонок.
Эрику очень хотелось бы знать, окончательно ли ушли англичане, отказавшись от дальнейших поисков. И мгновением позже он получил ответ на свой вопрос, когда белое пятно паруса показалось в отдалении с юга. Враги еще были здесь. Не сидели в засаде, как обычно, а активно охотились. Должно быть, он разозлил их сильнее, чем представлял себе.
Элли ничего не заметила: ее взгляд был устремлен на запад.
— А это?..
Она указала вдаль. Эрик по голосу заметил, что она взволнована.
Он с сочувствием посмотрел на нее и кивнул:
— Да, это побережье Антрима.
Ирландия. Ее дом.
— Так близко, — сказала она с тоской.
Не следовало ему смотреть на нее. В ее лице он увидел такую затаенную печаль, что ему немедленно захотелось схватить ее в объятия и утешить, чтобы и следа тяжелых переживаний не осталось в ее душе.
— Скучаешь по родным? — неожиданно для себя спросил он.
— Они думают, что я погибла, — ответила Элли. Губы ее дрожали. Эрик почувствовал жгучую боль в груди. — Им уже столько пришлось пережить.
Эрик принял решение. Он не имел возможности изменить ее положение — по крайней мере, до тех пор, пока наступление не начнется, — но он мог бы хоть немного облегчить ее горе и печаль. Ему в любом случае нужно было сегодня ночью вернуться в Данейверти. От этого не будет вреда.
— Что, если я попробую передать им весточку, что ты жива и здорова?
Элли ахнула и повернулась к нему с недоверием и надеждой в широко раскрытых глазах:
— Вы серьезно?
Он торжественно кивнул:
— При одном условии.
В ее взгляде появилась настороженность, и Эрик пытался угадать, что происходит у нее в голове.
— Что за условие?
— Что ты постараешься весело провести остаток времени, пока мы на этом острове.
Элли пришла в ужас.
— Я не смогу.
Эрик ничего не сказал, только приподнял брови.
Ее брови сошлись на переносице.
— Зачем вам это нужно? — спросила она.
Эрик и сам не знал, знал только, что для него это важно. Он хотел видеть ее улыбку. Хотел видеть ее счастливой.
— Это для твоей же пользы, не для меня. Ну что, договорились?
Элли, запрокинув голову, так пристально изучала его, что Эрику показалось, будто она видит его насквозь. Он еле сдержал необъяснимый позыв поежиться. Он не привык к тому, чтобы люди на него так смотрели — как будто в глубину души. Но ей, видимо, понравилось то, что она увидела, потому что на лице ее расцвела широкая улыбка.
— Когда вы ее пошлете?
— Сегодня ночью. Устраивает? — сказал он, улыбаясь в ответ.
Должно быть, это превзошло ее ожидания, потому что она вдруг обвила его грудь руками.
— Благодарю вас, — прошептала она, уткнувшись носом в его кожаные доспехи.
Он мог бы поклясться, что собственной кожей ощутил ее теплое дыхание, жарким потоком растекшееся по его телу.
Когда он посмотрел вниз, на эту крошечную женщину, прижавшуюся к нему, на ее шелковистую головку, сверкающую в солнечных лучах, словно отполированное красное дерево, на длинные темные ресницы, бросающие тень на бархатистую нежность щеки, прильнувшей к его груди, его охватило непреодолимое желание защитить ее.
— Не стоит благодарности, — сказал он, обвивая руками ее узкую спину с чувством, которое можно было охарактеризовать только как полное удовлетворение.
Странно, но ни с одной женщиной из всех, которых он держал в своих объятиях прежде, ему не довелось испытать того, что он чувствовал сейчас.
Глава 11
Первый момент был всегда самым трудным. Ледяные объятия холода, от которого перехватывает дыхание и немеет тело, который проникает до самых костей, а затем отупляющая вялость, когда кажется, что все внутри тебя застыло.
К этим первым нескольким секундам после погружения в зимнее море Эрик так и не смог привыкнуть. И никакая закалка или тюлений жир тут не могли помочь. Но как только шок проходил и Эрик начал двигаться и плыть, мозг снова начинал работать в полную силу, и он забывал о холоде. Он сосредоточивался на движениях рук, на дыхании и на предстоящей задаче.
Не многие решились бы плыть в открытом море, преодолевая вероломные течения, темной ночью в холодной воде. Большинство мужчин не выдержали бы такого заплыва уже через полчаса. К счастью для Брюса, Эрик не принадлежал к большинству.
Его непревзойденные умения как на воде, так и в воде в первую очередь и привлекли к нему внимание Брюса. Хайлендская гвардия была сформирована именно для таких, кажущихся невыполнимыми заданий в экстремальных условиях. Брюс тщательно отобрал самых выдающихся воинов в каждом виде боевых искусств и сплотил их в единую элитную военную силу. Это была обманчиво простая идея, которая фактически оказалась революционной. Никогда прежде воины из различных кланов не были собраны в единую когорту, объединенную не родством по крови, а общей целью: освободить Шотландию от английской тирании и вернуть корону Роберту Брюсу, человеку, достойному звания короля.
Гвардия дала Эрику чувство цели, которого он прежде не знал. Он сознавал: то, что он делает, не только крайне важно, но будет помниться века.
