Каждый из нас волен вступить в новый брак, однако мне надлежало испросить на это позволение Людовика.
Так ли уж надо мне его испрашивать? Дрожь предчувствий пробежала по моему телу, когда зачитывали этот пункт.
Мы оба подписали документ, приложили к нему печати — и вот, свершилось. Все было теперь позади. Свиток скрепили и приложили, как у них принято для официальных бумаг, печать из целого ковшика красного воска. Испытывала ли я хоть малейшее сожаление? Ничуть не бывало. Даже о дочках не жалела. Ну, разве что чуть-чуть, но сердце мое отнюдь не разрывалось. Пусть я их и носила под сердцем, но в моей любви они не нуждались.
Я встала и бросила взгляд на Людовика, который так и сидел по другую сторону стола. Хотя он дал свое согласие, притворяясь совершенно равнодушным, я-то его знала. Ему это было глубоко неприятно, ему не нравилось, что он оказался загнан в такой тупик. Я чувствовала, как он мысленно взвешивает разноречивые интересы и перебрасывает их из руки в руку, будто неумелый циркач, побаиваясь, что тот или иной вдруг выскользнет из руки и вдребезги разобьется на полу. Чем бы все ни закончилось, ему это было равно отвратительно. Отказаться от обширнейшей территории — или обречь себя на жизнь со мной, без наследника мужского пола. Или же осудить меня за прелюбодеяние с Раймундом и тем сохранить за собой земли — мне бы в этом случае запретили вступать в новый брак, а Аквитания перешла бы к Марии. На первый взгляд, это был бы для него великолепный выход. Но и он не годился: Людовик при таком повороте дела тоже не имел бы права жениться вторично до самой моей смерти, а значит, и королевство осталось бы без наследника. За предполагаемые прегрешения король мог заточить меня в темницу, но тогда брак наш сохранил бы силу и взять себе новую супругу Людовик не мог бы.
Некуда деваться, Людовик, нет выхода, кроме признания нашего брака недействительным.
И вот теперь все свершилось, к моему полному удовлетворению. Ну, а если Людовик полагает, что он свяжет мои действия в будущем — ладно, посмотрим. Он и вправду думает, что я признаю его своим сюзереном? И верит, что я стану спрашивать его позволения, какой путь мне избрать в своей жизни? Стану спрашивать позволения на второй брак?
Я расправила юбки и с подчеркнутым спокойствием направилась к дверям; камчатная ткань шуршала по каменному полу, а меж тем кровь моя бурлила от радостного волнения, оно пронизывало меня до самых кончиков пальцев, так что мне стоило труда сдержаться и не выбежать из залы вприпрыжку. Я снова почувствовала себя юной девушкой, на которую не давит ответственность и обязательства — хотя ни то, ни другое никуда не исчезло, ибо власть моя над Аквитанией и Пуату была только что восстановлена. Зато я была вольна возвратиться в Пуатье и занять там свое законное место.
У дверей я остановилась, повернулась все же и присела в низком реверансе, адресованном моему сюзерену. Медленно выпрямилась и спокойно посмотрела на него через всю залу — в глубине души я чувствовала, что смотрю на него в последний раз. Он все сидел за столом, бледный, до крайности изможденный, как монах-подвижник, каким ему хотелось быть. Прекрасные волосы, коротко остриженные, поредели, на лице залегли глубокие морщины — он выглядел стариком, несмотря на свои еще молодые годы. Он смотрел на меня, но ничем не ответил на мой прощальный жест.
Что же он увидел такого, недоумевала я, что принудило его к молчанию? Женщину, которая по торжественному поводу была одета в шелка с драгоценными украшениями, с роскошными, как и прежде, волосами, с безупречно гладкой кожей; женщину бесспорно красивую, а теперь еще и вновь обретшую власть над своими землями. Я ощущала, как эта власть бурлит и играет в моих жилах, вытесняя робкие сомнения по поводу неясного будущего, которое меня ожидало. Людовик отныне за меня не отвечал, как и я ничем не была ему обязана. Я невольно улыбнулась.
Пятнадцать лет замужества — позади.
Людовик не разделял моей радости: он нахмурился, как обиженный ребенок.
И часу не прошло, как я выехала из Божанси в Пуатье в окружении своих собственных воинов, тесно сомкнувших ряды. Прежде чем уехать, я внесла необходимые изменения в свой наряд и отправила гонца к Анри Плантагенету.
Понимала, что никогда еще не бывала в большей опасности, чем теперь.
Я скакала быстро. Галопом. Охрану я свела к абсолютно необходимому минимуму. Для такого путешествия не годились ни паланкин, ни конные носилки — только быстроногие лошади, которых часто меняли с того часа, как мы выехали из Божанси. Даже Агнессу я оставила позади, ибо самым главным сейчас была скорость. Я сознавала поджидающие меня опасности. Как бы я ни скрывала свой маршрут, все равно весть о том, что я оказалась свободной, станет распространяться подобно пожару, вмиг пожирающему подлесок в пору летней засухи. Когда мы приближались к Блуа, где я решила просить пристанища в священных стенах аббатства, на меня нахлынули воспоминания — о том, как в юности, в день своей свадьбы, я мчалась стремглав прочь из Бордо, а Людовик изо всех сил торопил меня в Париж. Он опасался, что мои вассалы могут поднять мятеж и сделать меня пленницей. Теперь же я мчалась обратно в Аквитанию, где могла обрести убежище, но рядом со мной не было мужчины-защитника.
Альфа и омега.
Я снова почувствовала радостное возбуждение, оно не проходило, я просто задыхалась от него. Небольшая охрана из моих аквитанцев тесно смыкалась вокруг меня. Еще два дня — и я буду в полной безопасности в своей столице, в башне Мобержон. В Пуатье, где я могу постоять за себя и глядеть с высоты неприступных стен на всякого глупца, который вообразит, будто может завладеть мною с налета. Никто не сумеет мне помешать.
И вот тогда я увижу, стал ли Анри Плантагенет настоящим мужчиной и умеет ли он держать свое слово. А коль Анри Плантагенет обнаружит, что ему на блюде подают кушанья получше — ну что ж, так тому и быть. Возможно, я смогу доказать, что вообще не нуждаюсь в нем.
Я торопила свою охрану: в густеющих сумерках уже виднелись впереди башни города Блуа.
Свобода манила меня, сверкала не хуже венчающей голову герцогской короны.
Долго нам так везти не могло. Наверное, дорога на Блуа была не самым мудрым выбором.
— Засада! — предупредил Рауль, капитан моей охраны.
Впереди нас поджидал не кто иной, как сам Теобальд Блуаский, второй сын графа Шампанского, старинного недруга Людовика. Он спрятался у дороги с отрядом своих воинов, мечтая о том, чтобы похитить меня. Неразумный юнец, грезивший о великих свершениях, да только его отряд был намного больше моей охраны. Как он будет торжествовать, если я попаду к нему в руки! Я представила себе такую судьбу, и мои пальцы, державшие поводья, ослабели. Бесстыдное изнасилование, вслед за тем грубое похищение и поспешное венчание, и Аквитания неизбежно перейдет под руку Шампани.
И где же Анри Плантагенет, который обещал спасти меня от такой участи?
Его и не видно! Чтоб его черти взяли! На меня волной нахлынуло разочарование в мужчине, который подвел меня, и я стиснула зубы. Этот горячий жеребец споткнулся на первом же препятствии.
