— По закону, — продолжала я, — без мужчины-покровителя я остаюсь вассалом Людовика, а следовательно, должна испросить его благословения, если решу выйти замуж.
— Наплюйте на это!
— Людовик запретил бы нам жениться, — сказала я, подавив смешок.
— Бог свидетель, уж это он бы запретил! И я на его месте запретил бы. Он потерял, я приобрел. Посмотрите, любовь моя, каковы наши совместные владения. Все земли от моря на севере до Средиземного моря и Пиренеев на юге. — Улыбка на его устах стала саркастической. — Король Франции — такого незначительного владения в сравнении с нашим — должно быть, просто трясется в своих грубых сандалиях.
— И мы, как я понимаю, не получили специального разрешения от папы?
— Не получили.
— Мы ведь состоим в родстве третьей степени.
— Состоим. И не получили разрешения. А что это меняет?
— Папа до сих пор считает меня законной супругой Людовика.
— Значит, ему придется испытать разочарование. — Анри повернулся ко мне, нахмурив брови. — Куда запропастился чертов епископ? Вы же его известили, правда?
Я толкнула его локтем под ребра.
— Его святейшество может отлучить нас от церкви.
Анри только пожал плечами.
— Думаю, у Всевышнего просто нет времени вникать в наши матримониальные дела.
Вот такой мужчина был мне по душе. Как он непохож на Людовика, дрожавшего при одном намеке на возможность отлучения!
— Не тревожьтесь, Элеонора. Не думал, что вы такая трусиха! А папское разрешение я и в грош не ставлю.
Анри сделал несколько шагов вперед, вернулся ко мне, расстроив ряды гостей, расступавшихся, чтобы дать ему дорогу. Внезапно его голос загремел, отражаясь эхом от сводов собора.
— Я не пожелаю развода! Вы родите мне сына, целый выводок сыновей, и для развода просто не будет никаких оснований.
Громовой смех потряс здание, а я вздохнула. У меня появилось предчувствие, что в качестве жены Анри я все время буду на виду у всех.
— Вы говорите слишком уверенно.
Тревожные воспоминания о моих прежних неудачах сдавили мне горло, но тут Анри сжал мой локоть, привлекая внимание к процессии клириков, торопливо выходивших к главному алтарю.
— Скажите мне честно, Элеонора: часто ли Людовик баловал вас своим вниманием?
— Он старался делать это как можно реже. — Анри высоко вскинул брови, а я перешла на полушепот: — Только когда ему прямо приказывали аббат Бернар или сам папа, а это случалось раз в десять лет.
— Вот как? Боже правый!
Анри даже о таких вещах не мог говорить вполголоса. Я-то чувствовала, как насторожили уши все окружающие, но Анри не обращал на это никакого внимания.
— Кто бы мог подумать? Целых десять лет? Бедная девочка. Ну, я вам это возмещу. — Он взял меня за руку, переплел наши пальцы. — Поверьте, нас ничто не сможет разлучить. И никто не отберет вас у меня. Я вас хотел, я вас получил. Ничто не помешает мне править самой могучей империей, какая только существовала на Западе. А вы, моя королева, будете всегда рядом со мной. Вы — моя и всегда будете моей.
Я перестала тревожиться, когда мы двинулись к алтарю, где нас ждал наконец епископ, немало удивленный, но сохранявший на лице бесстрастное выражение.
Когда все было позади, когда епископ уже промямлил все положенные слова — так, словно боялся, что с потолочных балок его подслушивает сам папа, — когда мы стали мужем и женой, а окружавшие нас немногочисленные, но весьма оживленные гости провозгласили здравицы молодым…
— Согласны побиться об заклад? — спросил Анри, прижимая к себе мою руку и проказливо улыбаясь.
— О чем?
— Что не пройдет и недели, как мы окажемся в состоянии войны с Людовиком.
Я не приняла этого пари.
Прошли две недели семейной жизни. Анри выделил мне целых две недели, хотя к концу уже сгорал от нетерпения заняться исполнением своих замыслов; я понимала, что удержать его дольше не смогу.
Чем же я развлекала неугомонного нового герцога Аквитанского, графа Пуату?
По большей части травлями и соколиной охотой. Остальное время — беседами и спорами, главным образом спорами. Анри не привык к размеренному образу жизни, не привык есть в определенное время. Уверена, что он вообще ел бы на ходу, если бы я позволила. Да, Анри не устроит мне пиршества и не осыплет меня розовыми лепестками. И не прикажет подать искусно приготовленного нежного павлина, который выдыхал бы пламя для моего развлечения. Есть он привык как можно быстрее и сразу переходить от еды к более насущным делам.
Невероятно много времени мы провели в постели.
Анри неутомимо повторял свои осады и штурмы. Думаю, что и я, к своей пользе, научилась кое-чему из области нападений и отступлений. Анри же оказался непревзойденным любовником.
Если бы я приняла предложенное мужем пари, то проиграла бы. Он, разумеется, оказался прав. Первый враждебный шаг: Людовик призвал Анри во дворец на острове Сите, дабы тот держал ответ перед своим сюзереном по обвинению в государственной измене. Нетрудно было угадать, что ответит на это Анри:
— Да черт его возьми, вот этого я делать не стану. Он меня что, дураком считает? Только я въеду в Париж, как меня тут же замкнут в темнице. Придется Людовику придумать что-нибудь похитрее.
Грамоту с монаршим повелением Анри порвал и бросил в огонь.
Людовик придумал похитрее.
До нас в Пуатье стали доходить сплетни — как заметил однажды Анри, зловонные, словно гнилое мясо, и такие же неприятные. Анри тут же отзывался на них, едко и в высшей степени непристойно. Людовик, стремясь оставить нас в изоляции, занялся сколачиванием враждебного альянса («Чтоб ему черт яйца оторвал!» — сказал на это Анри) и охотно протягивал руку дружбы всякому, кто имел зуб на меня или на моего несговорчивого супруга. Мы не слишком удивились, узнав, что враги плетут вокруг нас свои сети, хотя я и не ожидала подобной прыти от Людовика. Тут попахивало хитроумием Галерана. Евстахий Булонский, сын короля Стефана, подписал этот союз первым — он выигрывал больше всех, если бы Анри пал на поле брани («Да уж, этот подпишет, еще бы — дерьмо!»). Примкнул к Людовику и братец Жоффруа — просто чтобы спутать карты Анри, а может, ему пообещали больше замков, которые он сможет добавить к своим жалким трем («Этот ублюдок вечно вылезает, как вошь из-за ворота, как раз тогда, когда казалось, что ты ее задавил!» — сказал Анри и саданул кулаком по стене). Потом добавились еще два сына нашего старинного врага, графа Шампанского: Анри и Теобальд, тот самый, что безуспешно пытался меня похитить. Теперь же оба они, чтобы привязать их к Людовику покрепче, были помолвлены с моими малолетними дочерьми — Марией и Алисой («Я поотрываю яйца всей шайке этих ублюдков проклятых!»).
Я смеялась в ответ. Как это было ново для меня — он обращался ко мне, словно к мужчине, а не слабой женщине, которую надлежит не подпускать к делам государства. И это отвлекало меня от пронизывающей сердце болью мысли: ведь Людовик использовал против меня моих же дочерей. Я не хотела, чтобы Анри об этом догадался (хотя он, вероятно, все же догадывался), и находила время среди всех этих военных приготовлений, чтобы доказать ему свою привязанность. Говорить он со мной мог как с мужчиной, но в постели я неизменно была пылкой женщиной.
