— А у Людовика оказалось больше ума, чем я раньше считал.
Внимание Анри переключалось на неотложные дела сразу же, как только он удовлетворял свои — и мои — аппетиты, а сердцебиение, которое я ощущала щекой, приходило в норму.
— Когда ты, Элеонора, любимая, родишь мне сына, Аквитания достанется ему, а твои дочери потеряют права на нее. Связав шампанских юнцов со своими дочерьми, Людовик побуждает их к тому, чтобы выпустить мне кишки прежде, чем я смогу зачать с тобой сына.
— Что ж, в таком случае я стану молиться, чтобы они потерпели поражение, — сухо ответила я, не очень-то довольная той ролью, которая отводилась мне в этой схватке за власть. — И чтобы ваши усилия продлить свой род увенчались успехом.
— Вам нет нужды о том молиться, душа моя.
И Анри еще раз очень внушительно продемонстрировал мне всю силу своей мужественности, а вслед за тем собрал свои войска и покинул молодую жену.
— Пойдем со мной, помолимся, — позвала я Аэлиту.
— А о чем именно?
— Чтобы лихорадка, которая всегда сваливает Людовика, стоит ему столкнуться с твердым сопротивлением, заставила его вернуться в Париж прежде, чем они начнут рубиться на поле боя.
— И за благополучие Анри.
— Это само собой разумеется.
Я молилась горячо, как никогда раньше, и заказала витраж для собора в честь нашего брака. Витраж из стекла насыщенных цветов — ярких, торжествующих, подобно воле Анри и моей — должен был изображать нас коленопреклоненными, торжественно и почтительно подносящими дар святому Петру.
Я не сомневалась, что Анри возражать против этого не станет. Возможно, ему даже понравится, если только он возвратится в Пуатье и пробудет со мной достаточно долго, чтобы иметь возможность заметить этот витраж.
Известия о войне я получила из третьих или четвертых рук, и они не слишком меня взволновали. Продолжалась она недолго и завершилась, едва начавшись. Как и ожидалось, Людовик вступил во главе своего войска в Нормандию. Анри поспешил ему навстречу, и король, захворав лихорадкой, тут же отступил. Анри же, решив не откладывать свое мщение, превратил в пустыню Вексен, а заодно захватил два замка своего братца Жоффруа. Третий, последний, он не тронул только за недостатком времени. Жоффруа бесился от злости, но поделать ничего не мог. После всего этого нашим врагам ничего не оставалось делать, разве что возмущаться да сетовать. Людовик, которого свалила лихорадка благочестия, подписал мир и поспешил к себе в Париж — мои молитвы были услышаны. Жоффруа молил брата о прощении, на что Анри отвечал с саркастической усмешкой, ни на грош ему не веря — но прощение даровал. Шампанские войска укрылись за стенами крепостей, а Евстахий убрался восвояси, в Англию.
В целом весьма недурная военная кампания вышла.
Как тогда сказал Рожер Сицилийский? «Анри Плантагенет пойдет далеко».
Возможно, мой молодой супруг действительно шел далеко, только вот его дорога, казалось, никогда не ведет ко мне. Я восседала за почетным столом во дворце Анри в Анже — туда я перебралась со своей челядью по просьбе Анри, как надлежит порядочной жене, и теперь у меня не было в утешение даже любимого моего Пуатье. А Анри все не появлялся. Поэтому сочные блюда оставались почти нетронутыми на моих тарелках, сердце кололо от утраты любви и восторгов любимого, а я слушала неуклюжие попытки боготворить ту, что недоступна.
Понятно, эти песни были перепевами моих трубадуров. Никак не связанными с вечным отсутствием Анри.
Я думал, о любви я знаю все,
На деле я едва знаком лишь с нею,
Ведь я не в силах разлюбить ее —
Ту, что не станет радостью моею.
Жалобно ныли струны. Лютня пела и плакала в руках мастера своего дела. Ангельский голос ласкал мое сердце чистотой тона.
Пред ней теряю силы я стократ.
Я стал иным, к утехам равнодушным:
Она поймала в зеркальце мой взгляд
И сделала меня рабом послушным.
Эти слова пронзали мое сердце. Они возбуждали во мне желания, и я едва сдерживала слезы — настолько сильным было чувство, разве что надо «она» заменить на «он». Ибо Анри то и дело покидал меня. Часто. И надолго. Как он мог, когда я — новобрачная? А он меня забросил.
Уделил мне две недели сразу после венчания. Потом еще четыре волшебных месяца в конце того же года, тогда он объезжал Аквитанию и знакомился со своими новыми вассалами. В те зимние месяцы у меня на сердце светило солнце, а Анри счел за лучшее с пониманием относиться к моим баронам, которым не нравилось, что ими правит анжуец — правда, не нравилось меньше, чем правление Людовика.
Все то время у Анри с губ не сходила приветливая улыбка, с моими вассалами он держался дружелюбно, хотя сами они встречали его в лучшем случае настороженно. В худшем же выказывали откровенную враждебность к новому сюзерену, который мог обобрать их до нитки, дабы финансировать свое вторжение в Англию. Он скакал с ними на охотах, бил птиц соколами, пил пиво без меры и льстивыми речами завлекал на свою сторону. Я была поражена его талантами.
А потом мы приехали в Лимож.
Если уж я припоминаю все ужасные подробности того, что там произошло, тем более должны их помнить жители этого цветущего городка, находящегося в моих владениях.
Мы разбили свои палатки и шатры в поле у недавно возведенных городских стен, а затем торжественно въехали в город, милостиво отвечая на приветствия горожан, которые должны были принести нам присягу на верность. В тот же день, после торжественной мессы, готовился пир и празднество в честь нашего прибытия — без парадных церемоний. Приглашены были все достойные и знатные люди: зажиточные горожане, клирики. Подали кушанья, с нашей лагерной кухни принесли блюда и тарелки; рекой лилось вино, звенели песни менестрелей. Мы путешествовали, как подобает властителям, невзирая на все неудобства полотняных шатров в сырую и ветреную погоду. Гости, приглашенные нами из города, были усажены за столами, дабы выпить за нашу свадьбу и благополучное прибытие. Анри, погрузившись в оживленную беседу с одним достойным горожанином, вытащил кинжал…
И недоуменно уставился перед собой. Я заметила это, проследила за его взглядом — и увидела то же самое, что видел он.
На дощатых столах стояло совсем мало мисок и тарелок, а еды было как кот наплакал. Я пересчитала кушанья: их было едва ли с десяток, да и те самые простые. Тушеная крольчатина с луком, какая-то рыба, отдаленно похожая на лосося. Густая капустная похлебка. Недоуменный взгляд сидевшего рядом Анри стал наливаться яростью. Я подозвала к себе слугу.
— Что, разве совсем нет жаркого? Позаботьтесь, чтобы подали сразу все, это же не парадный пир.
— Ничего другого нет, госпожа, — хриплым голосом промямлил слуга.
Анри ожег взглядом нашего дворецкого.
— Будьте любезны позвать повара, — негромко промолвил он, хотя губы сурово сжались, даже побелели от напряжения.
