Наконец все прошло, исчезли последние следы недавнего яростного гнева — также стремительно, также внезапно, как этот гнев нахлынул. Казалось, ярость стекла лужей к его ногам, была отброшена прочь, как ненужный плащ в жарко натопленной комнате. Характерным порывистым движением Анри отстранился от меня и опустился на одно колено — торжественно и покорно, словно презираемый им мой трубадур.
— Простите меня.
Он поднял на меня ярко засиявшие глаза. С улыбкой раскаяния он взял в руки подол моего платья и поцеловал, не обращая внимания на то, что платье было покрыто дорожной пылью и грязью.
— Вы — любовь моя. И я гневался вовсе не на вас.
— А что же подарок?
— Я желаю видеть это. Где оно?
— Это не «оно», Анри. Это «он».
— Сын. Мой сын! Я хочу увидеть его скорее.
Когда Анри встал, взял меня за руку и переплел наши пальцы, словно мы перед этим и не ссорились, я подозвала Агнессу, стоявшую в дверях. Она внесла младенца и передала мне на руки.
— Вот он.
Мой сын. Наш сын. Я не могла скрыть гордость этим своим успехом. Наконец-то я родила сына. А ведь как боялась, что действительно не способна родить наследника. Как бы ни был самоуверен Анри, тревоги не покидали меня все месяцы этой беременности вдали от него, я очень боялась потерпеть неудачу. Этот страх грозным призраком маячил за моей спиной во время родовых мук, а разум полнился видениями смерти. Но теперь все это осталось позади. Со мной был мой сын. Моя защита от всех наветов. Гордость и сознание успеха сливались воедино и наполняли мое сердце любовью к Анри и к этому сыну. В свои восемь месяцев он уже был способен воспринимать окружающее: ворочался у меня на руках, тянул ручонки к Анри, на которого был так похож. В нем снова проявились эти рыжевато-каштановые волосы и ясные серые глаза, характерные для Анжуйского дома. Сейчас эти глазки не отрывались от тяжелого перстня, украшавшего правую руку Анри.
— Его зовут Гильом.
Я и себе, и Анри доказала, чего стою.
— Мой сын. Он такой крошечный.
— Да ведь ему только восемь месяцев! И растет он очень быстро.
Анри разглядывал сына со смешанным чувством удивления и восторга, а Гильом как раз дотянулся до блестящего камешка на перстне. Потом Анри тихо рассмеялся.
— Разве не говорил я вам, что у нас будет сын? — Он взял из моих рук сына, обращаясь с малышом куда более умело, чем это удавалось мне, и позволил пожевать золотую оправу, так захватившую ребенка. — Значит, Гильом? В честь моего прадеда, Вильгельма Завоевателя?
[94]
— В честь моего деда, знаменитого трубадура. Гильом — родовое имя всех герцогов Аквитанских.
Анри фыркнул, и сынишка поднял на него широко распахнутые глаза.
— Я должен был сам догадаться. Но все равно, это хорошее имя. Дай-ка я погляжу на тебя, Гильом.
Анри уверенно вскинул сына на своих крепких руках. Гильом засунул ему в рот кулачок и лягнул отца в грудь.
— О, уже боец! — засмеялся Анри. — Как только начнешь ходить, Гильом, я научу тебя ездить верхом. Потом ты будешь скакать у моего стремени.
— У него не такой вспыльчивый характер, как у вас.
— У него нет моих забот.
Анри позволил сыну пожевать и кожаные манжеты.
— У него понемногу режутся зубки, — сообщила я с нескрываемой гордостью, вообще-то мне не свойственной.
— Он великолепен. Какой замечательный успех, любимая! Вы только посмотрите на эти волосы. — Укачивая малыша на руке, Анри повернулся ко мне. — Как ваше здоровье, Элеонора?
Все-таки вспомнил, наконец.
— Отлично.
— Вы прекрасны, как всегда. Жаль, что меня не было рядом с вами.
— Я не жалела об этом, — сухо сообщила я.
— Простите мне мою вспыльчивость. Я же вас предупреждал.
— Верно, предупреждали. А покои мне подготовили в этом холодном замке?
— Пойдемте со мной.
Вернув Гильома на руки Агнессы, Анри увлек меня за собой. В своей спальне (не в моей) он осыпал меня поцелуями, раздел и доказал, что месяцы разлуки тянулись для него так же долго, как и для меня.
— Вот теперь, когда мы покончили с неотложными делами, — улыбка у него была довольная, как у кота, наевшегося вдоволь сметаны, — и к великому нашему удовольствию, смею заметить, — теперь я поведаю вам, как обстоят мои дела в Англии.
Анри хорошо понимал меня. Он не сомневался, что я захочу узнать больше, чем можно было понять из коротких писем и наспех начерченных карт. Он уже встал с ложа и оделся в простую рубаху, свободно перепоясанную, на ногах мягкие туфли, а в руках — чаша с пивом; так он и расхаживал по спальне. Повсюду были видны безошибочные признаки того, что это именно его жилище: на столе, на креслах, на полу все разбросано в беспорядке. Я не успела этого заметить, когда он быстро провел меня в двери и мигом уложил в постель. Теперь же я увидела по всей комнате свитки, печати, смятые бумаги. На сундучке валяется кошель, из которого высыпалось несколько золотых. Рядом кубок и тарелка с объедками от какого-то давнего обеда. Любимый меч Анри, который он начал чистить, но не довел дело до конца. Кучей лежала давно снятая одежда — оруженосец не успел положить ее на надлежащее место.
Я села на постели, обхватив руками колени. Анри с трогательной заботой принес отороченный мехом плащ, набросил на мои обнаженные плечи — в комнате было холодно. Иной раз он был способен удивить меня. Иногда, если я не была сердита на него, его отзывчивость разжигала во мне огонь желаний.
— Мне известно, что вы сумели договориться со Стефаном. Насколько я понимаю, это победа.
— Да, сумел. — Он опустился на табурет у камина, присмотрелся к лежавшим на блюде остаткам птицы и вгрызся в них зубами. Прожевал, облизал пальцы, бросил косточки в камин. — Стефан больше воевать не станет. После смерти Евстахия у него пропало желание драться. — Анри отыскал еще кусок мяса, непонятно даже какого. — Ему уже при Уоллингфорде не хотелось со мной сражаться. Знаете, что говорили его воины? Что сам Господь помогает мне, поэтому я и взял столько городов и крепостей. — Тыльной стороной ладони он вытер губы. — Я не уверен, что решения мне подсказывал сам Господь Бог, зато Стефана эти разговоры заставили крепко призадуматься, стоит ли со мною биться. Архиепископ Теобальд — это архиепископ Кентерберийский, назначенный Стефаном, — сказал ему, что было бы ошибкой вступать в бой со мною. Бог помогает мне или же дьявол, все равно победить меня нельзя. Теобальд твердо стоит за меня. Он и раньше нашептывал Стефану, что надо меня провозгласить наследником.
