«Это место совершенно безопасно, — восторгался Людовик, — здесь мы защищены от всех врагов».
«Отрезанная от всего мира тюрьма, — подумалось мне. — Холодная, варварская, неприветливая».
Еще прежде, чем я увидела сам дворец, настроение у меня резко упало: город Париж, тот мир, что окружал мой новый дом, немилосердно вонял. Улицы здесь никто не мостил, в сточных канавах накапливались отходы, производимые двумястами тысячами душ, кои теснились по берегам реки Сены, и Париж был окутан густой пеленой зловонных испарений. Пропитанный ими воздух кишел черными тучами мух. Оказанный нам теплый прием никоим образом не уменьшила этого царящего повсюду зловония. Напротив, кисло подумала я, ликующие толпы горожан, скорее всего, вносили в него свою лепту, однако и не заметить восторженных приветствий я не могла. Понимала, как полагается держаться мне, их новой королеве.
Окончательно же дух мой упал до уровня легких туфелек, в которые я была обута, когда Людовик вел меня по коридорам и бесконечным анфиладам комнат моего нового жилища. Я шла рядом с ним, онемев от ужаса. Я дрожала. Даже сейчас, в летнюю жару, здесь царил невыносимый холод, а от сырости просто кости ломило. А еще было темно. Свет проникал только через узкие щели бойниц, отчего все комнаты были погружены в гнетущую тьму. А уж сквозняки… Непостижимо, откуда проникал сюда воздух, только с каждым порывом холодного ветра мои легкие покрывала взлетали, как от урагана. Я пожалела, что на мне не надета одна из отороченных мехом мантий.
— Здесь окна без ставней, — чуть слышно пробормотала шедшая вслед за мной Аэлита. — Как же мы тут будем согреваться?
— А вот! — откликнулся Людовик, услышавший ее жалобы. Он указал рукой на две наполненные горячими угольями жаровни — они стояли в передней, через которую мы как раз проходили. — Думаю, от них тепла вполне достаточно.
— И дыма достаточно, чтобы мы все задохнулись! — ответила я, потому что струйки дыма потекли в нашу сторону и я поперхнулась. — А как же обогреваются большие помещения? Тронный зал?
— Там в середине устроен очаг.
— А дым куда?
— Уходит через отверстие в крыше, — ответил он слегка насмешливо, словно я была дурой, раз не знала таких вещей.
И через то же отверстие, нисколько не сомневаюсь, внутрь попадают ветер и дождь, а нет-нет и любопытная белка или невезучая птичка. У себя в Аквитании мы давно ушли от этих примитивных удобств и заимствовали все, что смогли, изучив устройство старинных римских вилл, где были просторные открытые парадные дворы, подземные печи, дававшие тепло, канализация. Но выражать свое разочарование вслух я не стала, просто не могла этого сделать. С беспокойством то и дело ощущала на себе взгляд Людовика, который все время улыбался и кивал, словно это могло зажечь во мне искорку восторга, из которой возгорится яркое пламя. Занятие это было безнадежное, но раз уж я не могла сказать ни слова похвалы дворцу, то не говорила вовсе ничего, а лишь стояла, дрожала от холода и молчала.
— И нам придется здесь жить? — изумленно спросила Аэлита, когда Людовик отошел в сторону — переговорить со слугой, который принес ему записку. — И умирать от лихорадки?
— Похоже на то. Так оно, наверное, и случится.
На сердце у меня лежал такой же тяжелый холодный камень, как плиты, устилавшие пол.
— Как бы я хотела снова оказаться в Омбриере!
Я хотела того же самого.
Возможно, хотя бы мои собственные покои, подготовленные и украшенные специально для молодой жены — а иначе и быть не могло, — окажутся более уютными. И тут же зажмурилась: по полу у стены промелькнула тень крысы, простучали по камню острые коготки, и животное проворно скрылось под жалкой пародией на гобелен, которая никоим образом не добавляла этому помещению красоты. Изображала она, как мне показалось, лес: я приметила птицу с крыльями странной формы, вышитый блестящий глаз, но на всем этом лежал такой густой слой копоти, что с равным успехом гобелен мог изображать и мрачные глубины преисподней. Крыса поспешно пробежала назад, и я пожалела, что живность здесь не ограничена только вышитыми картинами.
Когда же крыса (а может, она была здесь далеко не одна) появилась снова и помчалась вперед, как в первый раз, я попросила Людовика немедля проводить меня в мои личные покои. У него, однако, были другие намерения. Ласково взяв меня под руку, он пошел прочь от моих придворных дам, через дверной проем, затем по длинному темному коридору, в конце которого, наконец, постучал в какую-то дверь.
— Где мы? — спросила я шепотом, поскольку никаких пояснений он до сих пор не дал.
А шепот представлялся неизбежным, потому что окружавший нас со всех сторон камень буквально давил на меня. Такое впечатление, что находишься в гробу.
— Дорогая Элеонора… — Людовик сжал мою руку. — Моя матушка попросила, чтобы я познакомил ее с вами.
Кроме этого, он не сообщил мне ничего. Я понятия не имела, что вдовствующая королева располагается в этом самом дворце. Незаметный слуга отворил дверь в аудиенц-зал с голыми стенами в пятнах сырости; мебели здесь было мало, и та какая-то не примечательная. Мать Людовика ожидала нас в полном одиночестве, если не считать единственной прислуживавшей ей дамы. Сложив руки на коленях, она не пошевелилась при нашем появлении. От нее веяло таким внутренним холодом, что я невольно поежилась.
— Приветствую вас, мадам.
Людовик покинул меня и подошел к ней.
Вдовствующая королева Франции подняла глаза, но посмотрела не на своего сына, а на меня. Взгляд был недвусмысленным, у меня в горле застрял ком, а во рту сразу пересохло от того, что я прочитала в этом взгляде. Такого я не ожидала и моментально насторожилась.
Людовик, как почтительный сын, поклонился ей, взял за руку и поцеловал пальцы.
— Сочувствую понесенной вами утрате, мадам.
Вдовствующая королева холодно кивнула, принимая соболезнования. Мне подумалось, что утрата ее не столь велика, как полагает, вероятно, сын. В ней чувствовалось убийственное хладнокровие. Черты лица — мелкие, сморщенные, но скорее от целой жизни, прожитой в неудовлетворенности, нежели от пережитого на этих днях горя. Такие морщины не залегают за неделю-другую.
Аделаида де Морьен. Королева Франции. Это ее положение при короле захватила я.
Она была женщиной набожной, если судить по стоявшей здесь молитвенной скамеечке, многочисленным распятиям на стенах, по книгам религиозного содержания и по четкам, лежавшим под рукой на ближайшем к ней сундуке. Одетая с головы до пят во все черное, она едва виднелась в окружающей темноте. Я догадалась, что почти всю свою жизнь она так и оставалась невидимой — забытая своим мужем супруга Людовика Толстого.
— Сын. Наконец-то.
Она не поднялась из кресла, несмотря на то, что в ее комнату вошли король и королева.
— Мадам, — Людовик заметно потянул ее за руку, — позвольте представить вам мою супругу. Элеонора, герцогиня Аквитанская. Теперь и королева Франции.
