— Разве благородная госпожа Матильда совсем не любит Пуату? — спросила я учтивым тоном.
Жоффруа, уловив мой намек, хотел было ответить упреком, но вместо этого улыбнулся, хотя в его ответе сквозило раздражение.
— У нее имеются другие интересы, поэтому она и не здесь. — И резко сменил тему: — Долго ли вы намерены здесь пробыть? К северу от Пуатье сейчас славная охота, могу вам рекомендовать. Олени и кабаны там в изобилии. — Глаза его сверкнули охотничьим азартом. — А еще множество птицы на болотах, если вы увлекаетесь соколиной охотой. Погода установилась отличная… — Каким-то образом он снова завладел моей рукой и подвел меня к низкому табурету. — Так вы задержитесь здесь, госпожа?
Я ничего не соображала, только чувствовала, как он держит меня за руку своими пальцами, огрубевшими от меча и конских поводьев. Я взглянула в его глаза: они улыбались, словно ясно читали каждую мою мысль.
«Берегись, Элеонора!» — словно прозвучал в моих ушах предостерегающий голос.
— Да, я пока здесь побуду, — услышала я свой ответ.
Как легко далось мне это решение!
Наше внимание отвлек шум у двери; мелькнула тень, похожая на ту, что предшествовала появлению графа, звук шагов; солнце не давало рассмотреть входящего.
На верхней площадке лестницы появился молодой человек и тут же остановился в дверном проеме. Юноша, едва избавившийся от детской неуклюжести, уже не ребенок, но еще и не мужчина. В нем, однако, не чувствовалось ни робости, ни неуверенности, только осмотрительность и настороженность. Я подумала, что это не паж. Слишком дорогим был его наряд, пусть и немного поношенный, а в лице сквозило то неуместное в молодом человеке высокомерие, которое живо напомнило мне об анжуйце, стоявшем передо мной.
Граф Жоффруа резко расхохотался.
— Анри! Тебя сюда никто не звал… Но раз уж ты здесь… — Он повернулся ко мне, сияя от гордости. — Мой старший сын и наследник
[55]
. Анри, который в один прекрасный день займет мое место графа Анжуйского…
Я приветливо улыбнулась, но юноша не улыбнулся в ответ. Напротив, он наморщил лоб, а глаза мигом обежали комнату, схватывая каждую мелочь.
— Подойди, — велела я.
И встала, чтобы ободрить его.
Анри Плантагенет не нуждался в том, чтобы я его подбадривала. Широким шагом он прошел через комнату, поклонился — не слишком изящно, но горячо, — затем преклонил у моих ног колено и склонил голову. Его отлично вышколили. И как он похож на своего отца: те же рыжеватые волосы, такие же холодные серые глаза, та же сила и живость. Два красавца, двое настоящих мужчин. Анри, хоть и совсем еще молодой, уже наливался силой. Наверное, ростом он выйдет пониже отца, а комплекцией плотнее, но во всем его облике, в волосах безошибочно угадывался Плантагенет.
— Встань, Анри, — сказала я.
Он встал, но все переминался с ноги на ногу, словно бурлившие в нем силы не давали ему стоять спокойно. Руки, сжимавшие шляпу, — крупные, умелые; а взгляд — прямой и на удивление взрослый. Я ощутила его силу и удивилась ей, даже почувствовала некий трепет.
— Ты должен просить прощения за то, что побеспокоил благородную госпожу, — добродушно проворчал граф.
— Простите меня, госпожа. — Анри вскинул глаза на отца, затем снова перевел взгляд на меня. — Я хотел увидеть королеву Франции.
Голос он тоже унаследовал от отца. И на латыни говорил превосходно.
— Вот и увидел. — Граф с любовью потрепал сына по плечу. — А теперь не отвлекай нас.
Мы с графом стали обсуждать практические вопросы: как соблюдаются в Пуату законы, как идет торговля, но я краем глаза все время наблюдала за наследником Анжу, и он забавлял меня все больше. Не в силах стоять спокойно, прошел к окну, посмотрел на тех, кто въезжал на парадный двор, потом скорчился в кресле, перелистал какую-то книгу, задерживаясь то на одной странице, то на другой, затем поставил книгу на место и снова вскочил на ноги. Глаза его загорались всякий раз, как останавливались на чем-то новом или интересном; он брал заинтересовавшую вещь в руки, внимательно рассматривал, затем переставил все фигуры на шахматной доске, рассмотрел себя в зеркале — это, впрочем, без особого интереса. У шкатулки, покрытой эмалью и слоновой костью (мой дед привез ее из Палестины, из крестового похода), Анри не выдержал. Кончиком ножа развинтил хитроумные петли, скреплявшие шкатулку, потом собрал ее снова.
Удивительная и ненасытная потребность все исследовать и все постичь.
Но когда он занялся моим попугаем, стал ерошить тому перья и повторять свое имя, чтобы птица могла его произнести (у попугая это не получалось, он лишь громко попискивал), лопнуло терпение графа:
— Ступай прочь, Анри.
— А можно мне взять с собой птицу?
— Нельзя!
Я засмеялась, увидев на его лице искреннее огорчение.
— Можно. Возьми. Только не дразни его.
— Я научу его говорить «Элеонора»!
Ослепительно улыбнувшись и старательно отвесив мне легкий поклон, Анри развернулся на каблуках и выбежал из светлицы, прихватив с собой и попугая, и волкодава. Но в дверях остановился и посмотрел на нас, одной рукой поглаживая за ушами пса.
— Все говорят, что она — самая красивая женщина Европы. Так оно и есть.
И слетел вниз по лестнице, один раз вжавшись в стену, чтобы пропустить дворецкого, который нес нам вино, и служанку с подносом еды.
Граф Жоффруа нахмурился вслед сыну, потом рассмеялся.
— Иногда на него нет никакого удержу. Если только не спит, то постоянно в движении. — Он пристально взглянул на меня. — Я должен прибавить свои извинения за его невоспитанность, госпожа.
— Мне кажется, вы очень гордитесь им.
— Конечно. Он же мой сын. И, Бог тому свидетель, он сказал чистую правду.
Мои щеки снова залил румянец. Граф отступил в сторону, чтобы дворецкий мог налить нам вина, и молча ждал, пока все это закончится и мы опять останемся вдвоем. Я все равно чувствовала каждое его движение: вот он беспокойно подошел к окну, толчком ноги поправил дрова в камине. Да, избыток сил ощущается не у одного Анри. Наконец, он молча поднес к губам кубок и выпил за меня. Говорить об этом ему не было надобности: кажется, я читала его мысли ничуть не хуже, чем он мои. Лицо у меня запылало еще жарче.
— Вам необходимо отдохнуть с дороги. — Граф отставил свой кубок. — Я уже распорядился, чтобы для вас приготовили горячую воду. А когда вы отдохнете, не согласитесь ли отобедать со мной? Отпразднуем ваше возвращение. Угодно ли вам это, госпожа?
— Угодно.
Ничто на свете не смогло бы меня от этого удержать.
Когда он ушел, когда кровь спокойнее заструилась по моим жилам, я отомкнула замочек шкатулки, откинула крышку, крепившуюся на петлях. Все работало превосходно. А потом я рассмеялась. Анри Плантагенет оставил на шахматной доске выигранную позицию: белая королева находилась под ударом черного рыцаря
[56]
.
