Сердце у меня снова гулко забилось.
И мы тихо потрусили в сторону ожидавшей нас свиты. Когда мы вернулись, Аэлита подъехала ко мне, лукаво на меня поглядывая, а я незаметно спрятала в перчатку брошь с острой заколкой. Бедная моя кобылка! Она не заслужила такого обращения, но я ведь тогда плохо соображала, что делаю.
— Не припоминаю, чтобы лошадь под тобою хоть раз понесла вот так, — заметила Аэлита, глядя мне прямо в глаза.
— И я такого не припоминаю, — ответила я спокойно. — Все когда-нибудь бывает в первый раз.
Анжуец явился в мою светлицу — проведать. Вопреки всему меня окружали мои дамы, рядом сидела Аэлита.
— Вы уже оправились от происшествия, госпожа?
Я сидела в своем кресле, поставив ноги на подножку; на распущенные волосы небрежно накинуто покрывало.
— Я совершенно здорова.
— Вы могли сильно ушибиться, госпожа.
— Вы мало доверяете моему искусству наездницы, сударь. Я с детства сижу в седле.
— Ваше искусство видно всякому с первого взгляда. Винить во всем следует кобылу — экая невоспитанная скотина.
На какое-то мгновение мне показалось, что в его глазах промелькнуло некоторое сомнение, словно бы он возлагал вину за происшествие на меня, но проблеск сомнения тут же исчез (или же граф был притворщиком более искусным, чем я полагала).
— В следующий раз я позабочусь, чтобы вам нашли лошадку получше. Вы готовы снова отправиться со мной на охоту, госпожа?
— Если вы того пожелаете.
— Охота — мое главное удовольствие.
— Мне так и подумалось. И что вас больше увлекает: победа или сама погоня?
— Это зависит от того, за кем гонишься, госпожа. Победа и в самом деле может оказаться очень сладка.
Лицо его было серьезным, слова имели совершенно ясный смысл. А вина в том была моя. Разве не я втянула его в этот разговор?
Я чуть было не отпустила своих дам. Чуть было… Однако не отпустила. Я еще не утратила понятия о приличиях и не забыла о грозящих опасностях. Мне было необходимо подумать. Но как же неохотно я рассталась с ним! Он поклонился на прощание, и в легкой улыбке, тронувшей губы, сквозило не просто что-то заговорщицкое. Высшим проявлением мудрости для меня было бы тотчас оставить Пуатье и отправиться дальше на юг. А если я останусь — как поступлю, коль он всерьез погонится за аквитанским зайчишкой? Сдамся на милость победителя или буду бороться? Бороться. Несомненно.
— Я так поняла, что ты затеваешь поход против этого господина? — насмешливо поинтересовалась Аэлита.
— Именно. Я стараюсь завоевать симпатии королевского сенешаля, дабы крепче привязать его к Людовику.
Аэлита прыснула со смеху.
В продолжение всего пребывания в Пуатье я просыпалась по утрам с ощущением того, как радость жизни бурлит в моей крови. А ночи приносили отвращение к моему пустому ложу. Граф Анжуйский почти ни на минуту не оставлял меня своим вниманием, захватывал врасплох визитами, а однажды вечером взял у менестреля лютню, пробежал по струнам большим пальцем и запел, вызвав оживленные возгласы. У него был красивый голос. Не сомневаюсь, что жителям Пуатье доводилось и раньше слышать, как он поет. А эту песню я хорошо знала.
Раз мысли наши об одном, любовь моя,
Не лучше ль делать все вдвоем, их не тая?
Твоя рука в руке моей —
Приди ко мне скорей!
Вот, как цветок, ты расцвела,
И к нам любовь пришла!
Как сладко мед испить из сот!
Кто мой намек легко поймет?
Все показать тебе готов —
В любви дела важнее слов.
Вдохновенно закончив песню, граф скромно улыбнулся, словно бы стеснялся своего таланта, и вернул лютню менестрелю, а я захлопала в ладоши вместе со всеми. Во рту у меня пересохло от волнения. Ах, как он умен! Достаточно, чтобы не показать своих чувств слишком явно. Человек тонкий и одаренный, он адресовал песню моим дамам и Аэлите в такой же мере, как и мне самой, но я-то знала, ради кого он спел ее. Я это знала!
Я задрожала и отвела взгляд от его глаз, в которых светился вызов.
— А ты поешь? — обратилась я к Анри, чтобы согнать румянец со щек.
— Нет, госпожа, — ответил он хриплым, как у ворона, голосом.
Его ловкие пальцы, как всегда, не знали покоя и в эту минуту исследовали украшенную чеканкой, всю в дымочках, поверхность жаровенки, в которой тлел благовонный ладан. Обжег кончики пальцев и шумно втянул в себя воздух.
— Ты что же, совсем не любишь музыку?
— Музыку я весьма люблю, да вот голоса у меня нет. Мне больше нравится охотиться и сражаться.
— Он еще слишком молод, — захохотал граф Жоффруа, садясь на свое место. — Со временем научится находить путь к женскому сердцу и узнает, что быть с женщиной в постели ничуть не менее приятно, чем выиграть сражение.
— Вам случалось в этом убеждаться?
Я флиртовала. Чертовски откровенно флиртовала.
— Случалось, сударыня. И еще случится.
В ту ночь я ждала его. Знала, что он придет, потому и отпустила своих дам, жалуясь на овладевшее мною беспокойство, которое и им не даст уснуть. Аэлита немного задержалась, выходя из моей комнаты.
— В чем дело? — резко спросила я.
— Ни в чем… просто…
Я нервничала, и оттого сердилась.
— Ты же сама сказала, чтобы я хваталась за него. Он желает меня. Так отчего бы мне и не заполучить его? Я не давала обетов целомудрия. Если же я стану полагаться только на Людовика, то уж никогда не увижу мужчину на своем ложе….
— Элеонора!
Я зажала рот обеими руками. Никогда и никому я в этом не признавалась, не считая той исповеди у Бернара. Даже своей сестре. Слишком уж тяжким было это унижение.
— Он не спит с тобою? — прошептала сестра, побледнев.
Тут уж я ей призналась, не утаивая самых унизительных подробностей.
— Тогда я на твоем месте, — Аэлита ко всему подходила сугубо практически, — приняла бы анжуйца на своем ложе, даже не задумываясь. Ты же хочешь его.
— Да. — Я облизнула свои пересохшие губы. — Хочу.
— Так бери его. С радостью и удовольствием, — прошептала она, порывисто обняв меня. — Ты заслужила большего, чем холодная постель и муж, который блюдет монашеские обеты. Только чтобы ребенка не было.
Мудрый совет.
— Будь добра, позови ко мне Агнессу, — попросила я, когда сестра была уже в дверях.
Мы сделали все необходимое. Познания Агнессы в тайных делах были весьма обширны.
— Не могу ручаться, моя госпожа, но попробуйте вот это, коль возникнет такая необходимость.
И вручила мне цилиндрик из шерсти, пропитанной клейкой смолой кедра — старое римское средство. Как она сама сказала, лучше это, чем ничего.
