Я была вполне удовлетворена и охотно вздремнула бы.
— Дело одно есть…
Я подняла голову от любопытства, почему это он заговорил так серьезно.
— Что за дело?
— Я подыскиваю подходящую жену для сына. Пора его обручить.
Ах! Вот так подкрались к нам государственные заботы. Предполагала ли я, что так случится? Наверное, предполагала.
— Присмотрели кого-нибудь? — осторожно поинтересовалась я.
Незачем торопить его с тем, о чем я уже догадывалась.
— У вас есть дочь.
— Это правда.
— Согласны ли вы подумать о возможности ее брака с Анри?
— Да ведь Мари и года еще не исполнилось!
— А речь идет просто о помолвке на будущее, ни о чем ином. — Жоффруа снова погладил меня, медленно, крепко, глядя мне прямо в глаза. — Их разделяют всего тринадцать лет
[61]
. У нас с Матильдой разница в одиннадцать. — Он вдруг перекатился и придавил меня своим весом, удерживая мои руки по сторонам от головы. — Что вы на это скажете?
Я бы сказала: не желаю, чтобы в мою постель тихонько пробирались брачные расчеты. И все же слегка улыбнулась.
— Так значит, господин мой граф Анжуйский, вы столь честолюбивы, что желаете породниться с королем Франции?
— Я к этому не стремился бы, — ответил Жоффруа без улыбки. — Людовик мне скорее враг, чем друг. Но этот брак склонит чашу весов в мою пользу. Если Людовик будет связан со мной таким союзом, это укрепит мою власть. И обеспечит будущее Анри. — Внезапно, вопреки фривольности нашей позы, я почувствовала в его словах безжалостность, о существовании которой догадывалась и раньше. — Ради подобной пользы я заключил бы союз с самим дьяволом.
Я сдержала дыхание, вспомнив свою мысль, уже такую давнюю что я вышла бы за самого дьявола, лишь бы обеспечить прочный мир для Аквитании. Жоффруа не отрывал от меня взгляда, словно желал заставить меня согласиться с ним. Здесь было холодное, расчетливое честолюбие. Не одна Матильда, чьи мысли сосредоточились на Англии, должна была служить залогом его будущего. Внезапно яркость красок в моей спальне померкла: солнце уже садилось. В мое сердце прокрались жалящие сомнения. Не ради этого ли Жоффруа ухаживал за мной, завлекал меня? Только ради того, чтобы склонить к этому союзу?
— Элеонора! Так мы заключаем договор?
И я поняла, что он просто воспользовался мною в своих интересах. Мне следует быть очень осторожной в делах с графом Анжуйским и обходить любую видимую ловушку. Его воля и любовь к жизни не уступали моим.
— Элеонора! — повторил он настойчиво, наклоняясь и нежно целуя меня в губы.
— Вам надо просить об этом Людовика.
Я чуть-чуть отодвинулась.
— Но если я стану просить о таком союзе, выступите ли вы против меня?
Я заставила себя трезво все обдумать и взвесить возможные выгоды. Хотела, чтобы политические соображения взяли верх над моими смятенными чувствами.
— Да нет, выступать против я не стану.
У меня не было и тени сомнений в том, что эти анжуйцы оставят свой след на карте Европы. А если Анри унаследовал хотя бы частично обаяние и таланты отца, он станет моей дочери куда более достойным мужем, чем был для меня Людовик.
— Нет-нет, против вас я не выступлю. Такому союзу моя поддержка обеспечена.
Увидела, как в его глазах зажглись торжествующие огоньки, и с усилием отвернулась. Не было полной уверенности, что в моих глазах не отражается та боль, что пронзила мое сердце, а я не хотела, чтобы он это видел. Этому мужчине я не должна показать ни малейшей слабости.
— Элеонора, я огорчил вас? — В его голосе снова послышалась нежность. Одной рукой он взял меня за подбородок и заставил повернуться к нему. — Кажется, огорчил. Позвольте, я снова доставлю вам радость. И себе тоже.
Я взглянула опять на его тонкие черты, увидела в глазах безоговорочное восхищение. Мурашки пробежали у меня по спине.
— Я хочу вас, Элеонора, а в этот миг мое желание и ваше удовольствие важнее, чем устройство будущего моего сына.
Я никогда не смогу полностью ему доверять. Это было бы непростительной глупостью. Но в этот миг…
— Так докажите мне.
Знают ли те, кто нас окружает? Подозревают? Думаю, что нет. Мы были очень осторожны. Никакие скандальные слухи не витали в воздухе. Мы оба постигли науку скрытности и, разумеется, были не настолько глупы, чтобы уединяться, когда вокруг были люди. А рядом все время были мои дамы, часто Аэлита, иногда и Анри. Я же была просто графиней Пуату, которая наслаждалась гостеприимством родного крова и заботой своего сенешаля. Любая сплетня о нашей связи навлечет на наши головы непоправимые бедствия. Можно пережить, если станет известно о любовной связи людей высокого происхождения, только не королевы Франции и графа Анжуйского.
Этому должен был наступить конец. Аэлита уже отбыла к своему Раулю с ворохом сплетен, предназначенных только для его ушей. Мне нужно было ехать дальше, на юг Аквитании, а затем возвращаться в другую жизнь, в Париж, где я была королевой Франции. Жоффруа собирался в Анжу: там шло брожение, грозившее перерасти в мятеж.
Мы знали, что это должно закончиться, с самого начала понимали, но нам не хотелось расставаться со слезами на глазах. Не будет ни слез, ни вздохов, ни горящих страстью взглядов. Мое расставание со своим сенешалем не даст трубадурам пищи для жалобных баллад о неразделенной любви. Прощались при многочисленных свидетелях. И никто из окружающих не смог бы придраться ни к единому слову, сказанному нами на прорицание — все слова были тщательно взвешены и звучали так, как положено. Граф слегка прикоснулся губами к моей руке, затем помог мне сесть в дорожные носилки и подстелил подушки для вящего удобства. Вручил мне кипу документов — всевозможные указы и записи, касающиеся управления Пуату.
— Да пребудет с вами Бог, госпожа. — Он отступил на шаг и поклонился; солнце позолотило его рыжеватую шевелюру. — К концу года я буду в Париже, дабы обсудить тот политический вопрос, о котором мы с вами говорили.
— Превосходно. Это, как я полагаю, правильное решение. Так я и скажу Его величеству королю.
Он подал знак моему кортежу отправляться, я задернула кожаные занавеси носилок. При этом мешочек с документами едва не соскользнул с моих колен, но я поглядывала на него и успела вовремя подхватить. В мешочке лежал самоцвет (не рубин: у Жоффруа вкус был более тонким, чем у Людовика), вместе с запиской, которая представляла опасность, в отличие от поведения графа на людях.
«Я никогда не забуду эту осеннюю встречу в Пуатье, прекрасная Элеонора. Желаю вам всего доброго. Молюсь о том, чтобы пламя в глубине этого изумруда напоминало вам о ночах, проведенных нами вместе».
