— Надеюсь, в мою пользу. — Граф отставил свой недопитый кубок. Поднял на меня недвусмысленно насмешливый взгляд. — Может случиться так, что ваше решение отправиться в крестовый поход, госпожа, придаст неожиданный вес моим доводам.
— В чем же это может выражаться?
Он энергично покачал головой, словно мне все равно его не понять.
— В чем-то таком, чего я не хотел бы обсуждать здесь, где у стен могут оказаться уши.
Вот тут анжуец допустил ошибку. Я не потерплю снисходительности. Я гордо вскинула голову. Мы ведь здесь одни, отчего же не поделиться со мной своими замыслами? В этот миг скупое северное солнце осветило его красивые черты, и я так ясно увидела его, как не могла разглядеть в Пуатье. Несмотря на все свои земли и титулы, он был самовлюбленным негодяем — такой не упустит ничего, что только можно захватить, и не будет терзаться угрызениями совести из-за тех, кто окажется у него на пути. И все же его тянет ко мне, это я твердо знала. Он придет на мое ложе, если я так устрою. В этом ли дело? Он хочет отыскать дорожку в мою спальню?
Да, но хочу ли этого я? И сделаю ли то, чего он от меня так ждет? Если сделаю, то окажусь в его власти. А как он станет пользоваться этой властью? «Берегись!» — прошептал мне внутренний голос. В его глазах отражалась какая-то двусмысленность, не понравившаяся мне: так кот взвешивает, стоит ли ему напрягаться ради охоты на мышку.
Я тебе не мышка. Я не стану орудием для достижения каких бы то ни было целей Жоффруа Анжуйского.
— Стало быть, вам придется полагаться на свои загадочные преимущества, дабы убедить супруга моего в том, что ваше предложение наилучшим образом отвечает его интересам, — ответила я графу.
— С нетерпением жду этого.
Жоффруа резко встал из-за стола, подал сыну знак, что аудиенция окончена, хотя я на это даже не намекнула, и оба они откланялась. Дворецкий ожидал, чтобы проводить гостей в отведенные им покои. Как и при своем появлении, Жоффруа проявил безукоризненную учтивость, с той же официальностью слегка коснулся губами моей руки, однако вышло так, что Анри с дворецким уже покинули светлицу, а граф задержался, как и хотел. Всю его официальную учтивость как ветром сдуло. Граф крепко обхватил меня за плечи горячими руками, которые, казалось, вот-вот прожгут шелк платья, и крепко прижал к себе.
Я слегка зашипела сквозь зубы, но вполне владела каждым мускулом.
— Вы хотели сказать мне что-то еще, господин мой? — спросила я ласковым тоном, не уклоняясь от его объятий и губ, оказавшихся совсем рядом с моими.
— Да. Я хочу, чтобы вы поддержали меня, помогли убедить короля.
— Да ведь я уже говорила вам, что не стану противиться помолвке.
— И только? Ничуть не больше? Мне думается, что у вас есть для этого стимул, госпожа.
Он улыбался бесстыдно обольстительно, но в голове у меня молоточками стучало предчувствие опасности.
— Что за стимул?
— Было бы в высшей степени нежелательно — для нас обоих, но для вас, Элеонора, особенно, — чтобы до слуха Людовика дошли сплетни о тех неделях, что мы провели в Пуату. О сладких встречах в башне Мобержон. Женщину, уличенную в супружеской неверности, всегда наказывают гораздо строже, нежели мужчину.
Я едва не задохнулась. Едва.
— Вы запугиваете меня, господин мой граф? — спросила я голосом нежным, как шелк моего платья, которое сминали в эту минуту его руки.
— Запугиваю? Вовсе нет, госпожа. Я не стану вас запугивать, просто пытаюсь убедить.
И поцеловал меня.
Черт бы его побрал, поцеловал крепко-крепко, властно, так что во мне снова вскипели весь жар и все краски Пуату. Но за всей сладостью поцелуя я ощутила вкус опасности. Этакий настораживающий терпкий привкус. И в самом деле, надо быть настороже. Если уж говорить до конца честно, то я почувствовала, как у меня по спине поползли ледяные струйки страха.
Это была, разумеется, высшая степень почета: Людовик и Жоффруа сидели вместе за королевским столом, бок о бок, король Франции и рядом с ним — один из самых могущественных его вассалов. Как неудачно! Людовик стал бледен, словно угасающая свеча, жизнь в нем едва теплилась. А рядом пылал яркий факел — граф Анжуйский. Я сидела по другую сторону от Жоффруа, остро ощущая каждую мелочь, малейшую игру света и тени. Людовик учтив и нерешителен, он всегда был простаком. Жоффруа безукоризненно почтителен, обаятелен, его доводы неотразимы. Как и его коварство. Аббат Сюжер слушал его, поджав губы, и все больше хмурился, но по какой причине, я еще не сумела понять. Он так и не смог простить мне той речи, которая позволила претворить в жизнь мечту Людовика об иерусалимском походе, но причиной его недовольства на сей раз была явно не я. Сидел за столом и Анри Плантагенет, уделявший внимание и яствам, и обсуждению политических вопросов, причем политика привлекала его чаще. Его взгляд перебегал с одного из спорящих на другого, он анализировал, взвешивал, запоминал.
Едва мы перешли к заключительным блюдам первой перемены: разнообразному тушеному мясу и каше с молоком, — как Жоффруа приступил к своему делу. Он был не таков, чтобы терять время даром.
— Есть у меня, государь, одно предложение. Вот мой сын и наследник… Я подыскиваю ему супругу. Такую, чтобы ее могущество и влияние не уступали тем, какими в свое время будет обладать мой сын.
Людовик слегка приподнял бесцветные брови, проявляя вялый интерес.
— Когда это время придет, Анри будет графом Анжуйским и герцогом Нормандским, следовательно, одним из первейших ваших баронов.
На Людовика это по-прежнему не производило большого впечатления. Зато Сюжер навострил уши и отставил подальше свой кубок и тарелку. Проявляя такт, я откинулась на спинку кресла и потягивала слабенькое анжуйское вино — пусть они себе беседуют, а я пока буду внимательно слушать.
Мне снова бросился в глаза Анри. Он подался вперед, настороженный, словно гончая, почуявшая лису. На мгновение наши взгляды встретились — его глаза ярко горели искренним интересом. Они задержались на мне, расширились, и в тот миг я совершенно ясно поняла, что этот юноша гораздо глубже, нежели его отец, хотя и не умеет так притворяться. Я подозревала, что замыслы Анри довольно точно отражаются у него на лице. Интересный молодой человек. Он теперь научился выдержке, чего в Пуатье еще не было. Наверное, бьющей через край живости в нем не убавилось, но теперь он умел ее обуздывать и жестко сосредоточиваться на одном предмете.
Да, верно, вынужденная бездеятельность раздражала его.
Он крошил в пальцах недоеденный кусок хлеба и скатывал из мякиша удивительно ровные, одинаковые по величине шарики, но мысли его были всецело поглощены обсуждением будущей невесты и обдумыванием того, какую власть сулит ему в будущем этот брак.
И вдруг нас обоих пронизала яркая вспышка какого-то неведомого чувства. Нечто большее, чем просто понимание и взаимное одобрение. Я такого даже не представляла. У меня пересохло во рту, и… я почувствовала, что хмурюсь.
