Я думала, что тем все и закончится. Нет. Людовик сделал глубокий вдох и швырнул мне в лицо новое обвинение:
— Мне не нравятся те слухи, что доходят до моих ушей, Элеонора.
Я насторожилась. Все мои чувства обострились. Но внешне я осталась холодной, как стакан шербета, глядя мужу глаза в глаза.
— Что за слухи?
— Вы слишком много времени проводите вместе с князем Раймундом. — Наконец-то он смутился и отвел глаза в сторону. — Вы слишком близки с ним.
Это была полная бессмыслица.
— Людовик, вы просто глупец! — заявила я ему.
Людовик недовольно поджал губы и прошел мимо меня. Я отбросила его нелепые обвинения. Мне надо было подумать о вещах более важных.
«Как ты живешь с таким человеком? Проведешь ли ты всю оставшуюся жизнь с мужчиной, которого даже не уважаешь?»
Вопросы Раймунда, хоть я на них и ответила, не переставали вертеться у меня в голове. Они засели там и продолжали язвить, словно шипы, попавшие под седло. Тревожили меня по ночам, преследовали наяву. Они не давали мне покоя.
Так ли уж тревожили? Разве не проблескивала в них крошечная искорка надежды? И разве в часы досуга под жарким солнцем Антиохии не раздувала я эту искорку, пока она не разгорелась, пока мысль, родившаяся из нее, не восстала, подобно фениксу, гордо расправляющему свои крылья в отблесках пламени? Иной раз эта мысль казалась мне неосуществимой. А в иные минуты я думала: а что, почему бы и нет? Она была вполне осуществима, если я постараюсь претворить ее в жизнь.
«Многое может изменить тот факт, что ты Элеонора, женщина незаурядной силы духа».
И я все время трудилась над этой мыслью, словно над ниточками, обвисшими на манжетах поношенного платья. Надо было обдумать все и хорошенько рассчитать.
— Госпожа… Вам следует знать об этом… Среди придворных ходят сплетни… — проговорила, запинаясь, Агнесса.
— О чем же?
У меня не было времени слушать пустые басни и всякое вранье.
— Говорят, что вы с князем…
— Придворным Раймунда нечем заняться, вот они и выдумывают всякие глупости. Ложь и выдумки — это плод или расстроенного воображения Людовика, или же ядовитого языка Галерана. Я пропущу это мимо ушей.
— Как пожелаете, госпожа моя…
Некогда я сама ее спрашивала: «Что говорят обо мне при дворе?» Некогда я прислушивалась к ее мудрым советам, но сейчас разум был слишком поглощен моим Великим Замыслом. Так что я размышляла и обдумывала, пока каждый довод не стал ясным и четким, словно отражение в зеркале венецианского стекла, которое предоставил в мое распоряжение Раймунд.
На некоторое время мне пришлось отвлечься: Раймунд созвал свой военный совет. Меня не пригласили: в вопросах управления государством Раймунд был неуступчив, как всякий мужчина, — а потому мне пришлось устанавливать истину по крупицам, по бурным последствиям совета. Это было нетрудно: дворец гудел от догадок и слухов, тем более что на совете Раймунд и Людовик почти сразу же схватились.
Мне было хорошо известно, что замысел кампании — как ее видел Раймунд — состоял в том, чтобы доказать Людовику необходимость повернуть войско крестоносцев и вместо Иерусалима обрушиться на турецкие крепости Алеппо и Цезарея. Это отвлечет и ослабит турок, и тогда несложно будет сделать следующий шаг: вернуть Эдессу и тем самым обезопасить Антиохию от угрозы турецкого нашествия. А главным доводом Раймунда, призванным побороть основное возможное возражение Людовика, служило то, что отражение турок от Антиохии в конечном итоге укрепит положение Иерусалима.
Людовик уперся как осел. Его цель — Иерусалим, туда он и направится. Мои вассалы были на стороне Раймунда, но их мнение Людовик жестко отмел. Ослепленный своими убеждениями, король с пафосом объявил: он не станет по своей воле проливать кровь врагов, пока не завершит паломничество в Иерусалим, дабы возложить на алтарь боевое знамя и тем очиститься от грехов. После этого он готов поразмыслить о защите Антиохии, но никак не раньше.
Раймунд, пораженный до глубины души, ответил ему с необычной горячностью, не выбирая выражений:
— Черт вас побери! Если вы не готовы протянуть руку помощи своему ближнему, то можете уходить отсюда хоть завтра. Что толку вам здесь сидеть, коль вы закрываете глаза на мое бедственное положение? И на бедствия всех мужчин и женщин, населяющих этот город!
— Я отдаю себе отчет в вашем бедственном положении, но не считаю его требующим незамедлительного вмешательства.
— Ну, да поможет вам Бог, если придется вам стать свидетелем того, как этот город будет опустошен турками.
Совет закончился, все были возбуждены и крайне недовольны. Прискорбно сознаваться, но я в этом увидела возможность достичь того, к чему стремилось мое сердце. Скоро я сама стану хозяйкой своей судьбы.
Раймунд после совета весь кипел от гнева. Понятия не имею, чем занимался Людовик — я сразу пошла к Раймунду.
— Понадобится не меньше, чем Божье чудо, чтобы твой чертов муженек смог увидеть хоть что-нибудь, кроме своей бессмертной души!
Гнев Раймунда уже немного поостыл, но еще далеко не затих.
— Не чудо нужно, — послала я ему кроткую улыбку. — Нужен ультиматум. Я хочу, чтобы вы снова созвали военный совет. И на этот раз там буду я.
Нетерпеливо взмахнула рукой, призывая его к молчанию, потому что видела: с его губ уже готовы сорваться обычные возражения мужчины, который убежден, что женщине подобает находиться лишь в кухне, в светлице либо в спальне.
— Вам следовало пригласить меня с самого начала. Я вообще должна там присутствовать без особого приглашения.
— Это против обычаев.
— Да неужели? Ну, я буду присутствовать. — Я положила руку на его локоть и придала своему голосу властность: — Созовите совет, Раймуцд.
Он всмотрелся в мое лицо (неужели откажет?) и коротко кивнул, а в глазах блеснул хитрый огонек. Конечно, он согласился. Разве не был Раймунд настоящим воином, умелым тактиком, способным воспользоваться любой открывшейся возможностью?
— Уж не знаю, что ты там задумала, но ты умная женщина, — заметил он со скупой улыбкой, живо напомнившей мне о том давнем юноше. — И красивая. Я сделаю так, раз ты об этом просишь. Посмотрим, удастся ли заставить Людовика склониться под ветром.
Да уж, посмотрите. Я стала ждать с величайшим нетерпением.
На военный совет я умышленно явилась с некоторым опозданием, чтобы насладиться эффектом: как я вошла, как Раймунд встал и провел меня к креслу, приготовленному по правую руку от него. Сидевшие за столом стали оживленно перешептываться. Людовик застыл, вцепившись пальцами в висевший на груди крест — вероятно, искал у Бога сил вынести мое присутствие. На постном лице Галерана было ясно написано суровое осуждение. Одо де Дейль выглядел задумчивым, должно быть, решал: занести в анналы похода мое нежеланное присутствие на совете или же лучше обойти таковую несуразицу. Рыцари Людовика тоже проявляли беспокойство. Только мои вассалы выразили некоторую радость при моем появлении.
