— Ваша жена? Да, правда. Я считаю, что в этом мое несчастье.
Не наступил ли подходящий момент? Надо ли мне это сделать, надо ли поддаться побуждению, которое росло и крепло во мне? Мысли мои унеслись в тот далекий день, когда я посетила епископа Леонского. Даже показалось, что я стою не здесь, в жаркой и засушливой Святой Земле, а снова в его комнате, из окон которой видна зелень по берегам реки. Какие силы понадобятся, чтобы освободиться от этого человека, требующего от меня повиновения? От человека, который без остатка разрушил и привязанность, и уважение, и долг верности, на которых держится брак. Я знала, что нужно предпринять, да только решусь ли?
Все смотрели лишь на меня. Я что, так долго стояла и молчала, мысленно прислушиваясь к словам епископа Леонского, следя за его пальцем, скользящим по лежащей перед ним рукописи? К королю тихо приблизился Галеран, положил руку ему на плечо и зашептал на ухо, но я различила слова:
«…Жена… надо ее ублажить… потом мы сможем устранить…» — и тогда я окончательно решилась.
Ублажить меня — а он это сможет? Я отлично помнила содержание документа, который составил умница епископ Леонский. Я возвысила голос, чтобы все в зале меня слышали, чтобы ни у кого не возникло сомнений в моих намерениях.
— Да, я ваша жена и в этом качестве подлежу вашей власти, сударь мой. Но дни этой власти сочтены.
— О чем вы? — Людовик был озадачен и переводил хмурый взгляд с меня на Галерана, как будто тамплиер был способен прочитать мои мысли. — Я вас не понимаю.
Почувствовала, как сердце громко забилось о ребра в предвкушении того, что должно последовать. Осмелюсь ли я? Да, осмелилась!
— Вы все прекрасно поняли, Людовик. Вы меня слышали. Здесь, перед лицом всего совета, я объявляю свое решение. Я желаю, чтобы брак наш был расторгнут. Я требую признания его недействительным.
Глава четырнадцатая
— Что? — Людовик подскочил, как кошка.
Нас окружила тишина, будто после громового раската бури. Эту тишину можно было осязать кожей, ее металлический привкус ощущался на губах. Я снова оценила настроение людей, сидевших вокруг стола или же стоявших рядом со мной. Раймунд был ошеломлен не меньше остальных, но в коротком кивке его головы я уловила нечто похожее на восхищение. Галеран отнюдь не восхищался — его лицо окаменело от ненависти. Граф де Морьен никак не мог прийти в себя от изумления. Одо де Дейль вдруг разволновался, у него судорожно дернулся кадык. Только мои вассалы оживились, заинтересованно следя за непредвиденным развитием событий. А Людовик… Бедняга Людовик! Бог свидетель, я молилась о том, чтобы мне не пришлось это повторять. Что ж, Людовик был ошеломлен и растерян, а бледные глаза его все гуще окутывала пелена страха.
— Недействительным? — прокаркал он. — Но вы же не можете…
— Еще как могу!
— Элеонора.
Людовик изо всех сил старался вернуть себе царственное величие, словно вдруг облачился в бархат и горностаевую мантию. Он весьма картинно распрямился, развернул плечи — только вот беда, выглядело это без нужды преувеличенным, да и поздно было уже, слишком поздно.
— Вы моя жена и королева Франции. На каком же основании вы сможете требовать признания брака недействительным?
— На вполне законном.
— Законном?
Людовик, испытывая почти физическое раздражение от этого спора на людях, попытался взять меня под руку и увести подальше, чтобы присутствовавшие на совете нас не слышали.
— У нас ведь общая дочь, — прошептал он. — Кто же признает брак недействительным?
Слушать подобное я не желала.
— Тем не менее наш брак противозаконен, Людовик.
На лице короля была написана крайняя растерянность. Ой ли? Ему ведь прекрасно было известно, что юридически наш брак недействителен. Потом я увидела в его глазах крошечную искорку страха и поспешила воспользоваться своим преимуществом.
— Нас вообще не должны были венчать. Только не делайте вид, будто вам это неизвестно! Аббат Бернар предупреждал вас об этом. Это было при мне, и я слышала, что он говорил. Мы состоим в родстве четвертой степени, а дозволение Святого престола на брак дано не было.
С исхудавшим и побелевшим, как у покойника, лицом Людовик переводил взгляд с меня на Раймунда и обратно.
— Это он насоветовал? — требовательно спросил супруг.
— Нет. Я в советчиках не нуждаюсь. Есть факты. По закону, который запрещает кровосмешение, наше родство не позволяет нам быть мужем и женой. Разве не так?
Не в силах быстро отыскать возражения, Людовик разнервничался, кадыку него заходил. Я перешла к изложению доказательств. Подготовилась я на совесть. Пробил мой час, и я должна использовать его в полной мере.
— Такова правда. И она известна нам обоим. Вы мне доводитесь братом в четвертом колене. А о том, что такое кровосмесительство, вы уже знаете. Ведь на этом основании вы и оказали поддержку Вермандуа и моей сестре. По той же причине отвергли Анри Анжуйского в качестве возможного супруга для Марии, так что здесь и спорить не о чем. Если вы предпочли столько лет делать вид, что ничего этого не замечаете, ни о чем не ведаете… Что ж, это никак не меняет того факта, что наш союз противозаконен.
Слова слетали с губ быстро, весомо, и было видно, как Людовик даже попятился под напором моих доводов.
— Вы знаете, что он противоречит закону, и мы уже пострадали за грех, совершенный вашим отцом, который от жадности не стал просить дозволения у папы. Я совершенно уверена: моя неспособность зачать сына проистекает из того, что Бог гневается на нас. Приходится предположить, что от вас я никогда не смогу родить дитя мужского пола. А вам необходим сын для того, чтобы обеспечить будущее Франции, Людовик. Если наш брак будет признан недействительным, вы сможете жениться снова и родить наследника
[79]
.
Наши слушатели сгорали от любопытства: на их глазах стирали целые горы грязного королевского белья. Почти все беспрестанно откашливались.
— Самое главное… — выпустила я наиболее острую свою стрелу, — если вы и далее будете принуждать меня к этому греховному сожительству, то поставите под угрозу спасение моей бессмертной души. А заодно и своей собственной!
У Людовика стал конвульсивно сжиматься и разжиматься кулак. Веки затрепетали, выдавая нерешительность.
— Нет. На это я не пойду.
Я пропустила его слова мимо ушей, продолжая излагать свои соображения самым примирительным тоном. Разве я не могла себе этого позволить?
