В конце концов мы как-то сумели пристать к берегам Сицилийского королевства, где меня ожидал Людовик. Он встретил меня на пристани, когда я, пошатываясь, сошла на берег, и со слезами радости упал мне на шею — Бог ответил на его горячие молитвы. Бог сохранил меня, торжественно объявил Людовик. По воле Господней я вновь воссоединилась с мужем. Он поцеловал меня в лоб и пообещал, что все теперь будет хорошо.
Я не противилась, безразличная, как сверток полотна. Какое чудо сотворили несколько месяцев нашей разлуки! Кажется, я вновь вошла в милость у короля.
Но это не нашло во мне отклика. Меня это словно и не касалось. Мне было все равно.
Приняли нас с большим почетом. Сицилия была королевством норманнов, и король Рожер
[82]
распахнул нам свои объятия, окружил всей роскошью, какую мог предложить его изысканный двор в Потенце. Видя, насколько я измучена, он не стал меня ни о чем расспрашивать, а позволил сразу же удалиться и отдыхать. Я была ему благодарна. Мне хотелось лишь одного — смежить веки и позабыть о том, какая жизнь меня ждет по возвращении в ненавистный дворец Сите.
Но вдруг, без предупреждения и без извинений, когда я даже не успела расположиться в отлично меблированных покоях, мне нанес визит король Рожер.
— У меня есть известия. Из Святой Земли. А для вас гонец доставил письмо. — Король Рожер, человек серьезный, невозмутимый, смотрел на меня печальными глазами. — Полагаю, вам лучше присесть. Вести недобрые, сударыня.
Значит, вести прежде всего. Я села, спрятала письмо в разрез рукава. Король Рожер не стал терять время даром. Да и что толку пытаться смягчить известие, которое все равно невозможно смягчить?
— Погиб князь Антиохийский, Ваше величество.
Я задохнулась и с трудом обрела вновь способность дышать.
— Что?
— Князь погиб. Мне показалось, что вы захотите услышать подобное сообщение наедине.
На какую-то минуту, пока сказанное доходило до сознания, я задумалась, а много ли ведомо королю Рожеру о моей любовной связи, если уж он воспользовался возможностью принести мне свои вести с глазу на глаз. Да нет, причина должна быть в другом. Раймунд ведь брат моего отца, и на лице норманна было ясно написано сострадание. Он был совершенно прав, сообщив мне первой и наедине.
А потом до меня дошел смысл его слов.
Словно одетый в броню кулак угодил мне под ложечку.
Раймунд погиб. Мой великолепный золотой герой, мой возлюбленный, больше не дышал одним со мной воздухом. Как такое могло случиться? Человек с таким жизнелюбием, с такой неиссякаемой энергией — как мог он погаснуть, словно задутая вздохом свеча? Я не могла этого постичь. Как можно было это постичь?
— Расскажите мне все, — спокойно и решительно попросила я, хотя больше всего мне хотелось завыть от горя невозвратимой потери.
Король Рожер сел рядом со мной и стал рассказывать — прямо и неодобрительно, потому что тогда не так больно было его слушать. Раймунд пал в нелепой, непродуманной схватке с сарацинами под предводительством Нур-эд-Дина. Приходилось признать, что вся кампания была плохо продумана: он отклонил предложенное самими турками перемирие и бросился на их немалое войско всего с несколькими сотнями рыцарей и тысячей пехотинцев. Поступок храбрый, признал Рожер, но неразумный. Такая откровенная бравада была характерна для Раймунда, который считал себя неуязвимым, но она противоречила здравому смыслу. Моего любимого Раймунда окружили, а когда он совсем обессилел в схватке, его настиг удар турецкой сабли. А затем…
— Говорите до конца! — воскликнула я, когда Рожер прервал свое прямодушное повествование.
— Они отрезали князю голову и правую руку.
Ах! Я не могла вымолвить ни слова. Но король Сицилийский еще не закончил. Как жутко все это звучало.
— Князя обезглавили. Голову оправили в серебро и отправили халифу Багдадскому, — поспешно рассказывал король. — Мне доложили, что там она выставлена над городскими воротами. Там все ликуют: погиб самый грозный противник Аллаха. Он пользовался у врагов большим уважением, пусть они и убили его.
Итак, худшее я услышала.
— Благодарю вас, — сумела я выдавить.
И набросила на голову покрывало. Натянула его на лицо, чтобы король не увидел, как восприняла я принесенные им вести.
— Пресвятая Дева! Ну почему он должен был погибнуть?
— Героям свойственно погибать в расцвете сил, Ваше величество. И мы должны радоваться его величию не менее, нежели скорбеть о его гибели.
— Но я не могу радоваться.
Сочувствуя мне, король Рожер удалился.
А я предалась скорби. Я не плакала по храброму и неразумному воителю, ибо сам он не этого хотел бы от меня. Если по нему надо лить слезы, то это, вероятно, сделает Констанция. Она имела право. Я же вместо того, чтобы лить слезы, возложила вину за гибель Раймунда на того, кто заслуживал, по моему мнению: Раймунду стоил жизни бессердечный отказ Людовика в помощи. А то, что Людовик похитил меня, не позволило мне предоставить к услугам Раймунда аквитанские отряды.
А быть может, и я могла бы повернуть дело по-другому, если бы настояла на возвращении из Иерусалима в Антиохию.
А теперь Раймунда нет.
От этого утрата его дочери становилась совсем уж невыносимо трагичной. У меня ничего не осталось от Раймунда, кроме ярких воспоминаний о десяти волшебных днях, проведенных в золотом оазисе, в который он превратил Антиохию.
— Надеюсь, вас мучит совесть! — обвинила я Людовика, которого не могла выносить.
Он не стал отвечать мне. И больше мы к этому не возвращались.
Печали совсем сокрушили меня.
Куда подевалась гордая, уверенная в себе герцогиня Аквитанская? Здесь, в Потенце, ее уж точно не было. Женщина, сидевшая в отведенных ей чужих покоях, согнулась под тяжким грузом вины, утрат и горестей. В душе — одна пустота, и ничего больше. Я была не в силах, кажется, ни есть, ни спать, ни даже мыслить. До тех пор, пока Агнесса не села на корточки подле меня, не взяла в свои руки мои пальцы, безвольно лежавшие на коленях, и не сжала их крепко.
— Госпожа. Взгляните на меня. Послушайте, что я скажу.
Я взглянула в ее встревоженное лицо, удивилась повелительным ноткам в ее голосе, но в целом осталась довольно безучастной. А Агнесса, милая Агнесса, обняла меня и стала баюкать, будто мять, которой я никогда не знала.
— Хорошо бы вам поплакать, — ласково проговорила она.
