– Значит, еще нам муки… кукурузной, мешка три, – остро зыркая по сторонам, бубнил вполголоса Мозговой, загибая пальцы. – Маслица растительного ящичек, штанов… новых… двадцать пар, вот тут у меня размерчики, десять сумок холщовых, сетей крупноячеистых пять штук…
– А сети зачем? – удивился я.
– Ну как же, благодетель! – высоко задрал брови Поликарпыч. – А крабов ловить! Крабиков. Старые-то, совсем поизносились, а краб пошел нынче ушлый, так и норовит в дырку утечь. Старцы-то немощные, не поспевают за ним, аспидом проклятущим. Ты что, благодетель! Сети в нашей артели – первейшее дело. Мы без сетей никуда.
– Ладно, сети. Три шутки, – обреченно согласился я, не будучи в состоянии понять, как можно ловить крабов сетями. Может, они тут прут стадами?
– Нет уж, благодетель, пять. Как мы тремя-то обойдемся?
– Ладно, пять.
– Вот и славненько! Еще бумаги папиросной нам надобно несколько коробочек…
– А бумага-то на что?
– Ну ты я вижу благодетель не сообразительный! – хитро прищурился Поликарпыч. – А во что мы табачок-то будем заворачивать? В газетку? Так ведь вредная она для организма-то, газетка. В ней свинец всякий, другие элементы нехорошие.
Проглотив – чтобы не будоражить в Поликарпыче всякие тонкие материи – вопрос, откуда возьмется табачок, который старцы будут заворачивать в папиросную бумагу, я согласно махнул рукой и под деловитое бормотание господина Мозгового, продолжавшего в соответствии с потребностями загибать пальцы, следом за старцами вступил в вокзал.
…Очень хотелось прогуляться незамеченным по родимому городу. Неимоверно тянуло ступить на хорошо знакомые улицы. Назрела исключительная потребность произвести разведку и взглянуть на себя со стороны. И хотя Джон Поликарпович боролся с собой изо всех сил, жажда сделать жизнь лучше и удобнее – за мой, а точнее за Леклеровский, счет – в конце концов одержала уверенную победу: тяжко вздыхая, последовательный борец за старческое дело отвел меня в недра самого приличного барака, велел подождать в передней и надолго исчез – а когда вернулся, его стараниями я вышел из барака чернобородым хасидом, в котором Дэдлиба узнал бы только очень внимательный. По крайней мере, Жужу не узнала: приняла меня за очередного старца.
Любовно поправляя на мне почти новый сюртук, Поликарпыч суетился вокруг, зримо исходя жалостью к выданному, хотя и напрокат, имуществу и я с трудом отделался от него, чтобы пообщаться с Цуцулькевич: наказал ей в мое отсутствие выйти аккуратненько в сеть и отреферировать передовицы тумпстаунских новостных сайтов; мадам восприняла поручение с восторгом – у нее как раз имелась для этого «кульная прога». Только осторожнее, попросил я, не лезьте, мэм, больше никуда. Оки-доки, улыбнулась Жужу, что ж я, не понимаю? Выйду в сеть быренько, сдеру инфу, а телефончик после этого в океане утоплю. Кул или не кул? Леклер только хмыкнул.
Старцы резво прошли сквозь вокзал и вылились на улицу Грошека.
– В какой магазин пойдем, благодетель? – дернул меня за рукав Поликарпыч.
– Магазин – потом. Мы договаривались, кажется?
– Так я же подумал, чего старцам зря ноги-то топтать? Взгляни, какие они слабые да немощные. Им ведь еще назад все это добро тащить, на себе. Пожалей сироток, благодетель!
– А ты не жадничай, старичина. А то список составил на целый самосвал. Будешь отступать от плана, вообще ничего не куплю.
Угроза подействовал, и господин Мозговой, обиженно насупившись, замолк. Но тут же нашел утешение: один из старцев умудрился-таки втюхать какому-то простаку пирамидку из лакированных панцирей – Поликарпыч метнулся к нему, чтобы изъять выручку.
Не привлекая к себе особого внимания – мало ли: ну идет толпа каких-то одетых в обрывки одеял уродов с двумя хасидами в придачу, эка невидаль! – мы последовательно прошли по улице Вермонта до переулка Шерифа Гопкинса, из коего и вынырнули на моей любимой улице Третьего Варварского Нашествия – здесь, в доме тридцать четыре я жил уже десять лет, последние три вместе с Лиззи. В полуквартале отсюда располагался большой универсальный магазин «Бэнки» – и алчный взор Джона Поликарповича тут же радостно облизал его трехэтажный фасад. Старцы озирались и оживленно трясли кружками.
Я смотрел в другую сторону: на дверь собственного дома. Знакомая до боли лесенка в пять ступенек, крепкая дубовая дверь с глазком, закрытый выезд из гаража справа от лестницы, опущенные жалюзи на окнах.
К гаражу подкатил мой синий «Сааб», опустилось тонированное стекло, высунулась рука – неужели моя? – с пультом, палец нажал на кнопочку, и створка гаражной двери поехала вверх: оказывается, я приехал домой. Надо же!
«Сааб» скрылся в гараже, я машинально проверил «беретты» под мышками и повернулся к предводителю старцев.
– Так, вот вам… вот вам пять сотен, – отсчитал я купюры, которыми ссудил меня Леклер, в его дрожащие от радости руки. – Ступайте в магазин и косите там по своему списку. Меня не ждите. Если я к вам позднее не присоединюсь, значит, уже вовсе не присоединюсь.
– Благодетель! – живо прибрав деньги, схватил меня за рукав Поликарпыч. – А если нам не хватит твоей щедрой милостыни, где нам найти тебя, чтобы ты дополнительно позаботился о жалких сиротах?
– Больше ничего не дам! – отрезал я и, видя, что в Поликарпыче зреет протест, добавил громче. – В случае чего, старче, дойдешь вон до того угла, там ссудная и закладная лавка Дюпона, продашь какой-нибудь из своих перстней. Шалом!
Господин Мозговой судорожно от меня шарахнулся, с испугом глянул на старцев – а те уже загудели, осваивая новую идею: «а что! продать перстень можно! можно продать!» – звучно цыкнул на них, выдал самому активному увесистый подзатыльник и устремился к «Бэнки». Переглянувшись, старцы потрусили следом. А я неторопливо перешел наискосок улицу и поставил ногу на первую ступеньку. Здесь ведь что главное? Не лезть через заборы, не ковыряться в замочных скважинах, не заходить с тыла в общем, а нахально, среди бела дня, подойти к парадной двери. Так я и сделал: подошел и постучал.
– Да! Кто там? – через минуту после моего троекратного стука раздался из-за двери удивительно знакомый голос; и я, зная, что меня рассматривают в глазок, скорчил горестную рожу:
– Бедный хасид Ариэль Мочман просит помощи и защиты!
Дверь распахнулась: на пороге стоял я в моих черных джинсах, в моей любимой вельветовой рубашке – знаете, такой с двумя накладными карманами на груди, и в левом специально застроченное отделение для двух авторучек – с «береттой» под мышкой (вот в том, что это не моя «беретта», я уверен: моя осталась у Вайпера); стоял и смотрел на меня с интересом.
– Внимательно слушаю вас, бедный хасид!
– Дело мое такое щекотливое, – я зыркнул по сторонам и изобразил крайний испуг, – что не хотелось бы обсуждать его на пороге. Я опасаюсь за свою жизнь! – шепнул я двойнику.
Тот выглянул на улицу и тоже огляделся. Потом сделал шаг в сторону.
