— Нико, — сказал подошедший принц Георгий, — я только что говорил с лейтенантом Ивановым-двенадцатым. Не поверишь, он тоже собирается заключить брак по контракту. Вот флотские офицеры… Их, по-моему, уже человек сто пятьдесят таковых.
— Что можно флотскому лейтенанту, не всегда разрешено наследнику престола, — ответил Николай. — Еще и Страстная неделя на носу…
Принц засмеялся:
— Нико, уволь! Ты не у своей крестной. Никто ничего и не узнает.
— Легко говорить. Ты не представляешь, Джорджи, сколько здесь ушей и глаз. Потом это просочится в печать, и папенька устроит мне такое… Полагаю, тебе тоже достанется на орехи.
— Как это говорится у вас? Видит око, да зуб неймет? — уточнил принц и еще пуще рассмеялся. К нему присоединился и цесаревич, отчего князь Ухтомский с интересом покосился на веселящихся молодых людей, не переставая между тем писать в блокнот.
— Ладно, поживем — увидим, — заключил принц, положив руку на плечо цесаревичу. — Возможно, и насчет Страстной недели что-нибудь придумаем.
В самом деле, с местными «мадам Хризантемами» ничего не вышло — это оказалось бы совсем из рук вон, и Георгию пришлось двоюродного брата поддержать, о чем оба весьма горевали.
В остальном же Николай старался ни в чем себе не отказывать. Он вначале с отвращением, а потом с удовольствием поедал японские блюда из сырой рыбы и морских тварей, квашеного риса, из водорослей, пахнущих йодом… Посещал чайные домики, неожиданно обнаружив, что японские гейши — совсем не то, что он полагал ранее. Пил саке и скучал по шампанскому, говоря принцу Георгию:
— Эх, Джорджи, вот погоди, вернемся домой, свожу я тебя на учения в Красное Село. Знаешь, что такое пить «до волков»?
— Не знаю, — улыбался грек.
— Представь: раздеваемся мы догола и выскакиваем таким манером на мороз, а там уже буфетчик заготовил нам лохань с шампанским!
— Но оно ведь, полагаю, замерзнет?
— Не успевает, Джорджи, не успевает замерзнуть! Господа гвардейцы быстро хлебают его прямо из лохани, да притом еще и воют по-волчьи.
— Это несколько дикий обычай, — удивился принц. — Но мне нравится!
— Гвардия! — с непонятной греку гордостью сказал цесаревич. — Да не видал ты еще, как «локтями» пьют или «лестницей»! Не то, что этот… чай.
И он с отвращением осушил глиняный кувшинчик саке.
— Кампай! — радостно воскликнул принц.
* * *
Цуда Сандзо тоже пил саке. Но делал он это уже в другой день, притом грустно, сидя на большом круглом камне у обочины лесной тропинки к городу Оцу. С собой у немолодого уже полицейского было несколько кусочков тофу, перышки зеленого лука и колобок риса. Тем не менее есть ему не хотелось, поэтому Цуда задумчиво прихлебывал напиток, а рисовый колобок катал между пальцами свободной руки.
Русские корабли пришли в бухту Нагасаки и стояли там, словно дохлые черепахи, всплывшие на поверхность. Люди вокруг радовались, и Цуда сам читал в «Нити нити симбун»: «В Европе Россию можно сравнить с рыкающим львом или разгневанным слоном, тогда как на Востоке она подобна ручной овечке или спящей кошке… Те, которые думают, что Россия способна кусаться в Азии, как ядовитая змея, похожи на человека, боящегося тигровой шкуры потому только, что тигр — очень свирепое животное».
Однако Цуда не считал Россию ручной овечкой, хотя и не говорил этого вслух, боясь показаться глупым. Собственно, и говорить было некому: родных и друзей у Сандзо почти не осталось, и единственный, с кем он беседовал за последний день, был один молодой лодочник. Лодочник и сказал, что русские приплыли не просто так — они хотят обмануть императора и в трюмах своих огромных кораблей привезли мятежника Сайго Такамори.
[2]
Цуда прекрасно знал, кто таков мятежник Такамори. Служа в армии, он сражался против него и даже был легко ранен. А вот Такамори вроде бы погиб, получив тяжелую рану и, чтобы не достаться живым неприятелям, попросил одного из лейтенантов отрубить ему голову.
Но, если человек поднял мятеж, значит, у него нет самурайской чести.
А раз у него нет самурайской чести, что может помешать такому человеку притвориться убитым, сбежать за море, а после вернуться, спрятавшись на русском корабле, и поднять еще один мятеж при помощи иноземцев?
Ничего. Так сказал и лодочник. Эти слова запали глубоко в душу Цуда Сандзо, и поэтому он сидел, задумавшись и отпивая маленькими глотками холодный саке.
— Здравствуй, Цуда, — сказал кто-то мягким, вкрадчивым голосом.
Это оказался старик в залатанной одежонке, совсем стоптанных сандалиях-гэта, соломенном плаще. Голова его была повязана запачканным платком, а маленькая бородка дрожала от холода.
— Здравствуй, почтенный, — учтиво сказал Цуда. — Откуда ты знаешь мое имя и не хочешь ли поесть и выпить глоток саке? Правда, мне не на чем его разогреть.
— В холодную погоду даже холодное саке согревает…
Старик благодарно принял напиток и плотнее укутался в свой ветхий плащ.
— Так откуда ты знаешь меня, почтенный? — снова спросил Цуда. — Или ты не хочешь сказать? Или не можешь?
— Я знал твоих родителей, — ответил старик. — Ведь это они служили лекарями у князей Ига?
— Служили. Но…
— А ты прославился вместе с другими в сражениях с Такамори, предавшим микадо.
— Я не осмелился бы говорить так, — скромно сказал Цуда, хотя ему, несомненно, были приятны слова старика.
Совсем скоро они уже вдвоем допили остатки саке, доев и рис, и перышки лука, и тофу. На вопрос старика о том, что нового слышно в Оцу, полицейский рассказал все, что знал. Хотя новости в Оцу ожидались общеизвестные: приезд русского наследника, который должен встретиться там с принцем Арисугавой. Цуда знал об этом особенно много, потому что ему, в числе других стражей порядка, было приказано охранять проезд гостя по улочкам города.
— А ты слышал, что говорят о том, кто приехал с русскими? — спросил старик.
— Ты говоришь о мятежнике Такамори?!
После этих слов Цуда удивился сам себе: не так уж много он выпил саке, чтобы язык сделался таким болтливым. Разговор у них получается плохой, совсем не нужный… Этого старика он видит в первый раз; что, если старик пойдет отсюда к губернатору и отплатит доносом за добро?
Старика неплохо бы убить, решил Цуда, и еще более удивился, когда старик спокойно сказал:
— Не думай об этом, самурай. Сейчас я расскажу тебе все, и ты поймешь.
