Пока Менелик и Курбанхаджимамедов, как старший, обменивались цветистыми фразами, Гумилев разглядывал дружину негуса. Солдаты-нефтенья, вооруженные новыми европейскими винтовками и саблями в виде кривых обоюдоострых ятаганов или прямых мечей, обмотанные патронташами, со щитами из кожи гиппопотама, выглядели весьма грозно, хотя в остальном были одеты, как обычные крестьяне, лишь на ногах имели сандалии, тогда как все остальные ходили босиком.
Придворные деятели выглядели побогаче — в львиных и леопардовых шкурах, украшенных золотом и медью, однако видно было, что это не просто камарилья, привыкшая таскаться за государем, есть, пить и собирать по возможности взятки на российский манер; под шкурами бугрились тренированные мышцы, сабли сияли остро заточенными лезвиями — окружение Менелика состояло из бывших воинов, в любой момент снова готовых сесть в седло и возглавить атаку или погоню.
На сей раз обед был еще более изысканным и церемонным, нежели вчера; правда, тэдж подавался в куда меньших количествах и сильно разбавленным. Гумилев нашел в себе силы попробовать сырого бычьего мяса, оказавшегося неожиданно вкусным и нежным. Когда он прожевал, Курбанхаджимамедов наклонился к нему и тихо сказал:
— Вкусно? А знаете ли, юноша, что почти нет абиссинца, который не страдал бы от солитера?
[15]
Все, начиная с императора и кончая нищим, принимают регулярно каждые два месяца вареные и толченые ягоды дерева куссо или кустарника энкоко. Отличное глистогонное средство.
— Вы полагаете… — опешил Гумилев, но поручик ухмыльнулся:
— Думаю, утренняя порция шустовского все нейтрализует. Однако не увлекайтесь пищевыми экспериментами, юноша. Солитер уместен в качестве пасьянса, но никак не в качестве внутреннего жителя.
— Дайте-ка мне еще немного коньяку, — попросил Гумилев и, дождавшись на всякий случай, пока негус отвернется, сделал пару больших глотков, которые с удовольствием закусил вареным белым мясом гиппопотама, окунув его в неизменный перечный соус.
Трапеза шла своим чередом, негус изредка благосклонно поглядывал на русских гостей, кивал, улыбался. Поручик пытался уловить из тихих разговоров придворных какую-то полезную информацию, делясь ею с Гумилевым — так, он сообщил, что толстяка в накидке из львиной гривы зовут Джоти Такле, угрюмого человека с отрубленным ухом и ослепшим глазом, закрытым бельмом — Эйто Легессе, а сидящего рядом с негусом крепкого молодца с золотыми браслетами на руках — Бакабиль. Все они являлись фитаурари Менелика, то есть низшими генералами: очевидно, крупных чиновников и военных негус брать с собой в инспекционную поездку не стал. Курбанхаджимамедов поведал также, что «фитаурари» весьма прозрачно переводится как «вперед, грабить!».
Генералы, впрочем, никого не грабили: кушали, в меру пили тэдж, толстый Джоти Такле много смеялся и веселил негуса. Гумилев подозревал, что некоторые шутки касаются его с поручиком, потому что хохочущие абиссинцы то и дело поглядывали в их сторону.
Когда трапеза закончилась, негус поманил к себе пальцем Бакабиля и что-то прошептал на ухо. Фитаурари тотчас сделал знак остальным, и помещение почти мгновенно опустело — в нем остались только двое русских и Менелик.
— А теперь расскажите подробнее, что вы ищете в моей земле, — сказал негус, облокотившись на кучу разноцветных подушек. — Ты, военный человек, можешь молчать — ты друг моего друга Булатовича, и я знаю, зачем ты здесь. Но что ищешь ты, юноша, который слагает стихи?
— Я… Я хочу узнать больше о жизни твоих подданных, увидеть красоту твоей земли, негус негести, — почтительно сказал Гумилев. — В России это многим интересно, а мне — особенно.
— Если ты приехал сюда издалека, проделав огромный путь, твой интерес, несомненно, велик, — согласился Менелик. — Если ты хочешь, я могу взять тебя с собой. А потом ты напишешь много красивых стихов о моей земле и моем народе.
— Я весьма польщен, негус негести, — отвечал Гумилев. — Но мне нужно подумать.
— Подумай. Это мудро, потому что никогда не следует принимать решение, не обдумав его. Завтра ты можешь сообщить мне, отправишься со мной или поедешь с другом Булатовича дальше. А сейчас давайте отдохнем, потому что я уже немолод и устал в дороге…
Негус что-то гортанно выкрикнул, и появились его слуги и солдаты. Поднявшись, Менелик учтиво поклонился и вышел, сопровождаемый челядью и охранниками, а поручик Курбанхаджимамедов заметил:
— Я бы на вашем месте согласился, юноша. Любой натуралист-исследователь счел бы за счастье присоединиться к свите императора. Вы можете увидеть многое, чего другим не покажут, и побывать там, куда других не пустят.
— Я не знаю, готов ли… Путешествие может слишком затянуться, — с сомнением сказал Гумилев.
— Тем не менее подумайте. А сейчас давайте и вправду отдохнем — к тому же нас ждет пышный ужин, так что неплохо бы немного прогуляться. Не угодно ли прокатиться верхом?
Однако от прогулки Гумилев отказался, потому что чувствовал тяжесть в желудке от непривычной пищи. Он немного почитал, лежа в тени, а после задремал и проснулся оттого, что кто-то негромко разговаривал поодаль. Это были Эйто Легессе и толстяк Джоти Такле; они яростно спорили, стараясь не повышать голоса. Заметив, что Гумилев проснулся и смотрит на них, Джоти Такле расплылся в приветливой улыбке и закивал, а бельмастый коротко велел что-то толстяку и пошел прочь. Гумилев помахал в ответ рукой и отправился умываться — оказалось, что он проспал более четырех часов.
Вернулся Курбанхаджимамедов.
— Нам не очень-то доверяют, юноша, — поведал он. — За мной в отдалении следовали двое всадников из отряда негуса. Не мешали, но явно давали понять, что я под строгим присмотром.
— Это понятно — все же здесь гостит сам негус.
— Однако мне что-то не нравится… — задумчиво сказал поручик.
Ужин тем не менее прошел еще более помпезно, чем обед, и Гумилев отправился спать с переполненным желудком и тяжелой от коварного тэджа головой. Укладываясь спать, он беспрестанно рассуждал о предложении Менелика и почти уже решил, что отправится с негусом. Заключив, что утро вечера мудренее, Гумилев уснул.
Спал Николай беспокойно — ему снилась то пыльная буря, забросавшая его песком с головою так, что нечем было дышать, то дельфины, выпрыгивающие из воды и с отвратительным хрюканьем пытавшиеся схватить его своими зубастыми рылами, то трехпалый карлик-урод из кофейни в Джибути…
Проснулся Гумилев совершенно разбитым и обнаружил, что лишь недавно минула полночь. Но спать не хотелось; поворочавшись, Гумилев решил, что небольшой моцион в ночной прохладе ему не помешает, и вышел во двор.
Деревня спала. Где-то за ее окраинами выл со всхлипами неведомый зверь, высоко в небе сияли звезды, такие непривычные и чужие. Было совершенно темно, передвигаться приходилось едва не ощупью, только у входа в домик, где спал Менелик, стояли два светильника, а подле них — охранники с копьями и мечами.
