— Дороги, дороги, все в мыслях и слове, — шептал он сам себе, чтобы не забыть, как вообще слышится человеческая речь. — И почему, чтобы сделать плохое дело, достаточно и мгновения, а для достижения хорошего может не хватить и жизни?
Вопрос укатился вдаль. Порыв неизвестно откуда взявшегося ветра откинул пряди волос, песок вздыбился, закружился, обрисовывая могучую песочную фигуру без ног. Через минуту перед глазами на четыре метра возвышался могучий воздушно-песочный элементаль. Джинн.
— Ашаим! — Странник вскинул меч. — Подкинь до геенны огненной, с братом повидаешься.
— Как ты можешь называть моим братом жалкого эфрита? — Голос джинна прокатился рокотом, так похожим на рев урагана.
— Джинны, эфриты, ундины, големы… Воздух, огонь, вода, земля… Четыре стихии из общего начала… Как можете вы отрицать друг друга?
Джинн взъярился, песок закружил пуще прежнего, пустыня вокруг в один миг обратилась в песчаную бурю, частицы песочной пыли застлали и без того неяркий свет. Джинн пытался уничтожить дерзкое двуногое создание, одно из многих, коим во владения Творец отдал весь мир.
— Ашаим! Ты ведешь себя, как человек в гневе! — Коляда постарался, чтобы его слова были услышаны непокорным джинном. — Ты унизишь себя до подобия двуногого? Как сможешь сам себя уважать?
Воздушного элементаля пробрала дрожь, настолько этот «двуногий» был силен. Бурю пришлось прекратить.
— Почему ты сравниваешь меня с двуногими?
— Да так же все от одного корня произошли, а грызутся меж собой по любому поводу, малейшее расхождение — повод для войны.
Джинн сложил могучие руки на груди, затих.
— Ашаим, а может, это вы их научили? Как-никак, элементали — древнейшие создания, первоосновные.
— Не ищи оправданий! Мы ни при чем!
Пророк усмехнулся:
— Уже и за всех говоришь? А как же братья? Сестры?
Джинн воздел руки к небу, прогрохотал:
— А вот у них и спроси, ближайший — эфрит. Может, он чего. А я нет!
Джинн охватил незримой, прозрачной пеленой воздуха, вскинул над землей и помчал что есть мочи к огненной геенне.
Коляда не успел опомниться, как уже стоял в десятке метров от пылающего жаром разрыва. Насколько хватало глаз, в огромном котловане пылало целое море раскаленной магмы, переливаясь желтым, красным и зловещим оранжевым цветом.
Геенна не только давала колоссальную температуру, но и освещала все вокруг не хуже дневного светила. То и дело в сотнях метрах друг от друга в небо взвивались гигантские буруны, фонтаны взрывались и взлетали на десятки метров вверх, швыряя во все стороны мириады брызг. На солнце такие явления назвали бы протуберанцами.
Глаза оторвались от дивного зрелища в поисках джинна, но того давно и след простыл.
— М-да, древнейшее бессмертное создание, силы немерено, но с разумом беда, — обронил Коляда сам себе.
— В семье не без уродов, — раздалось со стороны геенны.
Магма взорвалась совсем близко к берегу, капли раскаленного вещества едва не попали на ноги. Из чудовищного фонтана появилась пылающая голова с огнем вместо волос и парой угольков вместо глаз.
— Ах, Эфраим… Как дела в центре Земли?
— Греется старушка, тепла еще хватает. Уже, конечно, не то время, когда огнем было охвачено все вокруг, но пока еще есть где разгуляться. Живем.
— Рад за тебя. Скажи же мне, а не видал ли ты в геенне двух перводуш?
— Сам знаешь, растворяются они здесь быстро, не выдерживают.
— Первые души не так-то легко растворить.
— Нету здесь таких, — эфрит, совсем по-человечески печально вздохнул, — наверное, на другом берегу. Там же сидит и Она, ждет.
Коляда вскинул брови:
— Как? Разве Лилит до сих пор здесь? Она же…
Эфрит перебил:
— Да, здесь, здесь. Непонятно мне это человеческое: страдают, ждут, печалятся, грустят… Сидит уж которую тьму лет, иногда только Каин навестить приходит. Они оба отверженные, непонятые…
В горле встал ком, язык прилип к небу, Коляда просипел:
— Эфраим, молю тебя, перенеси меня к ней.
— Но…
— Никаких «но»… Она грустит из-за него… и не уйдет отсюда, пока они там. А ведь она живая, смерть обходит ее стороной. Живым надо быть наверху, но…
— Ты же сам сказал никаких «но»… Садись… Эх, люди… Как еще живете?
* * *
Скорпион.
Пытки памяти — 2.
Скорпион закричал:
— Довольно! Хватит! Не хочу видеть Лилит! Зачем мне ее память?
Фигура Меченого появилась, прервав видение:
— Не хочешь видеть мать, отец не является, брату не веришь. Может, на деда глянешь? Семья так просто не отстанет, поверь мне на слово.
— На деда?
Еще одним ударом пробрало все тело Скорпиона…
Новое видение захватило сознание…
Световит поставил ногу на валун. Взгляд устремился вдаль, благо с холма видно весь дивный сад, от самого начала у подножий одиноких гор до соседних скал, что лежат на самом закате. Сад словно находится в некоей резервации — сотворенная неведомыми богами ложбина посреди огромной пустыни. Оазис с густой растительностью и подземными ключами чистейшей воды посреди вечного зноя. Сборочный цех новых людей. Старые уже не устраивают.
Глаза зацепились за две фигуры, понуро идущие прочь из сада. Только что два человекоподобных существа выдворили их прочь и загородили вход обратно. В руках огромных созданий неведомое оружие — бронзовые мечи. Мечи блестят так, что, кажется, пылают огнем. Отражают свет тысяч бликов солнца.
«За что выгнали тех двоих? Заступники?»
Световит замер в ожидании. Все равно рано или поздно придут на эту возвышенность, так как из зеленой ложбины можно выбраться только здесь, другого пути нет. Еще дети — Родослав с Миромиром об этом говорили. Поскитались по миру, знают многие места… А идти навстречу, убивать бугаев и ломиться в сад силой смысла, да и причины, нет. Но за что же наказали тех людей? Бредут так понуро.
Время шло, а изгнанники не торопились покидать дивный оазис, сидели напротив единственного входа, словно чего-то ждали — милости или прощения. Но хозяин этого оазиса выходить не торопился.
«Велес ждал? Или просто горд? К чему ему этот цех? Почему ушел с цветущего севера на знойный юг?»
Световиту прискучило торчать на камне высеченной песками и ветрами каменной статуей. Поправив за спиной огромных размеров лук с полным тулом каленых стрел с белым оперением, уверенным шагом направился в ложбину.
Первым его заметил изгнанный мужчина, привстал и сделал пару шагов навстречу, всматриваясь в него так, словно увидел самое небывалое на свете чудо. Световит хоть и был богом, сыном самого Рода, но к чуду себя не причислял — нагляделся чудес уже под завязку. В мире творений его отца удивительного столько, что восхищаться он в первые же века разучился вовсе.
