— Ну почемуууу, аааа? Почемуууу? Что я скажу его сынуууу? Что я скажууу Элджииии?
— Так и расскажешь, — с садистским удовлетворением говорит Вероник. — Скажешь: твой отец погиб, защищая меня. Из-за меня. И посмотришь на реакцию.
— Перестань, Вероник, — Корто высоко закидывает голову, словно рассматривает что-то на потолке, несколько раз смаргивает. — Элджи — взрослый мальчик. Он все поймет. Умереть на четвертом десятке, в бою — это нормально для дара Аккалабата. Вот Хеллу жалко — одна с тремя детьми. Может снова попасть под дуэм. Если королева ее заставит, отказаться нельзя. Хорошо, что один парень на Анакоросе, второй на Когнате. Целее будут. Сейчас пойдет такая драка за место лорд-канцлера… Как он об этом не подумал? Эх, Сид, Сид… предусмотрительность Дар-Эсилей. Дурачок ты мой… вечно… — голос его прерывается рыданиями.
Лисс выбирается из кресла, подсаживается к Вероник.
— Ника, кто он? — ответ она уже знает, но он такой невероятный, что Лисс надо его услышать.
— Ну если мертвый дар, лежащий перед тобой, это Сид Дар-Эсиль, то это, разумеется, его отец, — рявкает та.
— Лорд Корвус?
— Да. Да. Да. Что тебе еще надо? Оставь нас в покое. Уходи. Мы сами все объясним, сами все придумаем. Ты ни к чему не способна.
— Ника, я…
— Убирайся.
— Вероник, прекрати, — пока они говорили, лорд Дар-Эсиль надел темные очки и глаз его теперь не видно. Короткую свою шевелюру он ерошит таким же жестом, каким Сид приглаживал волосы, когда непонятно куда сползала атласная ленточка. — Он за нее вступился, значит, она имеет значение. Имела значение. Для него, для Хьелля, для Элджи… сейчас уже не важно. Если бы… а! — он совсем по-старчески машет рукой. Лисс пытается сообразить, сколько ему лет, и пропускает следующую фразу.
— Значит, Элдж похож на меня, — повторяет лорд Корвус.
— На Сида. На Вас, — улыбается Лисс. — Я его обожаю. Он очень хороший мальчик.
— И ни мечи, ни политика? Но к чему-то он все-таки приспособлен? — в голосе лорда Дар-Эсиля тревога, перемешанная с надеждой.
Лисс становится мучительно жалко этого человека, про которого она всегда считала, что он умер бог знает когда, а он жив и сидит теперь на коленях над телом сына и пытается узнать хоть что-нибудь про своего старшего внука. Она отбрасывает в сторону мысли о том, что сейчас не время и не место, и начинает рассказывать:
— Как я и говорила. Ни к тому, ни к другому. Потому его и отправили на Анакорос.
Заметив разочарованное выражение на лице Корт… Корвуса Дар-Эсиля, Лисс быстро добавляет:
— Зато он оказался прекрасно приспособлен к жизни у нас. Его все любят. Он успевает по всем предметам.
Это уже совсем неуместное (Вероник крутит у виска пальцем) и слабое утешение, но почему-то оно оказывается той соломинкой, за которую с готовностью хватается человек, единственный сын которого только что погиб, пытаясь спасти Лисс.
— Хорошо. Действительно хорошо. А остальные?
— А про остальных я ничего толком не знаю. Кори и Медео. Внешне они пошли в Дар-Халемов. У Кори получается на мечах. И он ходил у Сида в любимчиках. Медео еще маленький, но, по словам Элджи, жуткая шельма.
— Кори? — переспрашивает лорд Дар-Эсиль. — В честь меня, как я понимаю.
— Разумеется, — кивает Лисс.
Она надеется, что разговор окончен и можно уйти уже из этой страшной комнаты, где так много трупов и так пахнет кровью. Но когда она пытается встать, лорд Дар-Эсиль хватает ее за рукав и снова усаживает рядом с собой.
— Расскажи мне еще.
— Лорд Корвус, нам надо…
— Мне уже ничего не надо, — горько говорит он. — Просто расскажи мне.
— Расскажи ему, — вторит Вероник над головой у Лисс. — Я все сама сделаю. Глушилку я нашла и вырубила. Сейчас подойдут наши, вынесут трупы… потом я позвала надежных людей из Совета. Чтобы не верещали. Такуда придет, Гетман, Джерада и Гарка — верийские представители, еще кое-кто из наших. Будем решать, что делать. Я же не могу просто сообщить парням с Аккалабата о смерти лорд-канцлера. Тут нужна легенда. Но вы разговаривайте. Я распоряжусь, чтобы вас не трогали. Только перейдите вон туда на диван. И, Корвус, знаешь что… оставь в покое тело.
От этих слов Лисс передергивает, но на аккалаба они производят нужное действие. Он отпускает Сида, последний раз прикасается к спокойному белому лбу губами и переходит вместе с Лисс на широкую кожаную банкетку у дальней стены. Там они и сидят все время, пока в комнате ходят, сменяя друг друга люди в военной и гражданской форме, выносятся носилки, звучат на разных языках команды, отдаваемые по коммуникатору…
Но они ничего этого не видят и не слышат. Потому что уставший от чужой жизни под чужим именем мужчина рядом с Лисс, которому только гордость и непомерная сила воли позволяют держать израненную спину прямо, хочет знать все. И впервые за годы, прошедшие со своей смерти, может узнать хоть немного. И Лисс честно отвечает на все эти «А тогда Хьелль что?», «А Сид что сказал?», «И как долго вы сидели там, на поляне?» Некоторые вопросы ставят ее в тупик, например, научилась ли танцевать Хелла или кто чешет Кори во время альцедо, но в целом Лисс справляется. Вплоть до самого последнего вопроса:
— Кто из нас скажет Хелле?
Нет, Лисс, конечно, помнит, что она не собиралась доверять это сообщение кому бы то ни было. Но если лорд Корвус считает…
— Кстати, Хьелль знал, — неожиданно произносит он. И поясняет:
— О том, что я жив и где я. Сид тогда улетел на Когнату. А Вероник как раз прилетела на Аккалабат. И разревелась прямо на приеме у королевы, узнав, почему меня нет за спинкой трона.
— И разревелась прямо на приеме у королевы, да, — Вероник присаживается возле мужа, проводит рукой по его волосам. — Я как с ума сошла, Лисс. Это ведь была любовь с первого взгляда. Безнадежная и единственная в моей жизни. Корвус Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата.
Глядя, как железная Вероник трется носом о щеку мужа, а он нежно обнимает ее одной рукой, тоже можно сойти с ума, решает про себя Лисс. Жизнь определенно богаче, чем наши представления о ней. Есть многое на свете, о друг Горацио! Век живи — век учись. Помрешь все равно дураком. Точка. Кавычки закрыть.
Вероник между тем продолжает:
— Вылетела из тронного зала на лестницу, села на ступеньку и реву в три ручья. Думаю, что ж я такая несчастная, встретила раз в жизни, полюбила… и было хорошо за несколько пространственных переходов просто знать, что он есть. И вдруг — не стало. Я только темноту видела впереди, в своей собственной жизни.
Хьелль проходил мимо и меня там засек в таком состоянии. Проводил до лошади и так недоуменно спрашивает: «Вы его любили, что ль?» Я говорю: «Да». Он мне: «По-настоящему?» Я: «Больше жизни».
Как сейчас, помню этот разговор. Он держал поводья, долго смотрел на меня, вдруг говорит: «Тогда поехали».
